тёмное небо, и держава обратилась в луну, а из другой его руки взял копьё. У Самаэля шевелились губы, но нельзя было разобрать слов; он опустил веки и, вытянув когтистую лапу, направил копьё на своего господина. Уверенно замахнувшись, дракон рассёк ему грудь, и Репрев поморщился. Кровь взбрызнула наконечник копья. Самаэль поднял его в воздух, обтёр обеими сторонами острия об полную луну, и она в тот же миг окрасилась в багровый цвет. Кровь струилась, журча, с груди полуартифекса на исходящую кругами поверхность воды. И чёрная река превратилась в кровь. Полуартифекс Репрев закачался, закрыл глаза и потерял сознание.

Полуартифекс Репрев проснулся, укутанный в свой плащ, и его пробуждение было похоже на первый вздох возвращённого к жизни утопленника – он распялил рот, сделав глубокий вдох стылого, колючего воздуха, а в выпученные глаза крошился свет, протёртый, как первобытным курантом, тусклыми, как камни, облаками, и по щекам потекли бесчувственные слёзы, увлажняя глаза. Было белым-бело от снега. Услышав вблизи голоса, полуартифекс Репрев поднял голову – по левую сторону от него столпился отряд во главе с доктором Цингулоном.

– Простите меня, – сказал Репрев, опустив голову на снег. – Немного задержался. Но я не виноват. Не подумайте, что я бежал. Снова. Так вышло, что…

– Это что, он? Тот недееспособный из черновых? – послышался шепчущий голос какой-то кинокефалки из отряда.

Только сейчас до Репрева дошло, что отряд ещё не видел его в его новом обличье, и полуартифекс вскочил, путаясь и спотыкаясь об жалующийся писком плащ, вытянулся и был выше на голову, а то и на две любого отрядовца – с Самаэлем они были одного роста, поэтому полуартифекс и не заметил, каким высоким стал: всю жизнь отходи на четырёх лапах, а потом перейди на две – для тебя любая высота будет пиком.

И отряд отступил, уставившись на великана шальными глазами. Только доктор стоял там, где и стоял, впереди всех, довольно улыбаясь и водя алмазными усами, а в его лбу, на зелёной пластине, медленно плыл пузырёк выглянувшего солнца.

– Ну, задержку в тридцать пять минут я ещё могу простить своему полуартифексу, – сказал доктор.

– Меня не было всего каких-то полчаса? – растерянно произнёс Репрев, заглянув за спины отряда, и понял, где очутился: обглоданный пентагонирисами бок розового дома и коричневые полотна раскинутых шатров.

– А по-вашему, сколько прошло, полуартифекс Репрев? Но не будем терять ни минуты. Мы идём за малахитовой травой, – на львином лице появился голодный оскал предельно ровных зубов.

Глава 13. Дом, в котором нас положат…

– Никогда прежде не видел таких громадных сосен… – восхищался Астра, разинув рот и осматриваясь по сторонам.

– И не удивительно, – хмыкнул Алатар. – Им по несколько сотен, если не тысяч, лет. Перед тобой – останки, и внутри них тоже останки.

– Как это – «внутри них тоже останки»?

– Кладбище, Астра, – ровным голосом объяснил Алатар. – Все бенгардийцы, которые по разным обстоятельствам не дошли до конца Зелёного коридора, нашли покой здесь, в полых стволах древних сосен. Если тело нельзя предать реке, мы предаём его деревьям.

Раздавшиеся сосны, тужась кольцами, молчали, как гранитные обелиски. Где-то рядом гулко выстукивал дятел. Астре чудилось, будто птица клювом-топориком вырезает забальзамированные древесные внутренности, строит дом, в котором искателей положат отвесно умирать: Алатара ближе к корням, в середине будет лежать Астра, а у кроны – Умбра. Пройдёт время, и их глаза высохнут, как роса, и днём светлячки в пустых глазницах постелют себе постель, а ночью кто-то станет приходить и вкладывать в пустые глазницы остатки вечернего сумрака. Весной талая вода примется по-родительски умывать косточки фамильяра, скучные заурядные кости Астры и кости-костищи Алатара, и так будет продолжаться, покуда не окостенеет их дом и не рассыплется в прах.

Тигриный шаг замедлялся с каждым часом, всё глубже в снег уходили лапы. Изведённый усталостью, Алатар тихо спросил у Астры:

– Тебе не кажется странным, что фамильяр очень много спит?

– Кажется. Как ты думаешь, что с ним?

– Может, умаялся. Такие лютые морозы взрослого выбьют из колеи, не говоря уже о маленьком фамильяре. А может быть, всё из-за того, что мы приближаемся к прииску. Малахитовая трава обладает удивительными и не до конца понятными свойствами. Её пыль может сыграть злую шутку с твоим сознанием, в том числе усыплять. Как бы то ни было, сон фамильяра – добрый знак для…

Алатар смолк на полуслове, замер и тревожно воскликнул про себя:

«Кто здесь?! Здесь же никого не может быть: ни кинокефалов, ни феликефалов, никого!.. Здесь пустошь, одиночество… Нет, тебе это всё чудится, Алатар. Там дикий зверь, точно, дикий зверь, и больше никого: под копытами благородного оленя сломалась ветвь или… А те знаки на деревьях? Ты так и не рассказал о них Астре. Откуда они взялись? Мираж?»

– Ты слышал? – полушёпотом спросил Астра.

– Нет. Тебе послышалось, – соврал Алатар, но в голосе его проступила, как клякса на промокашке, тревога.

– Я видел, у тебя дёрнулось ухо, – будто уличая, произнёс Астра, тыча в плечистое тигриное ухо.

– И что с того?

– Ты водишь ухом, когда что-то слышишь.

– По-твоему, я обязан ежесекундно хлопать ушами? Потому что я каждую секунду что-то слышу.

– Нет, ты не понял: оно у тебя дрожит, когда ты слышишь то, чего мне не услышать.

– Ах, ты об этом! – издал растерянный, махровый смешок Алатар. – Ну, то кукушка на дереве возится. Слышишь, как кукует: ку-ку, ку-ку… А может быть, и стая кукушек, – усмехнулся Алатар, но Астра, кажется, не разглядел в его словах иронии и спросил:

– Разве кукушки живут стаями?

– Ладно, забудь, – покачал головой тигр, странно улыбаясь.

– Потому что вот представь, сколько яиц сможет украсть стая кукушек? Кукушки же подбрасывают свои яйца в чужие гнёзда, верно говорю?

– Правильно, Астра, – снисходительно ответил Алатар и вздохнул.

– А что они делают с чужими яйцами? – озабоченно спросил Астра.

– Ничего не делают. А вот кукушата, когда вылупляются, выбрасывают их из гнезда.

Астра замолчал, нахмурился, но потом всё же сказал:

– Потому что если они в самом деле подбрасывают свои яйца, а птенцы разбивают чужие, значит, в конце концов, в лесу должны остаться одни только кукушки. А у кукушек есть враги?

– Почти нет. Кукушка изворотливая, быстрая и ловкая, как мы, бенгардийцы. Кукушке наглости не занимать: она старается походить на ястреба, чтобы приводить других птиц в ужас и преспокойно вершить свои злодеяния. Но разве мы можем её в этом мы винить? Она ведь – заложница своих инстинктов. Её можно было бы осудить, только когда этот