– Как вам, получше?

– Если вы не абвер, я могу узнать, кто вы?

– Питер Рэнкин, особый агент Ю-Эс-Эс-Эс.

– Как, – удивился Виктор, – еще одно «S»?

– Юнайтед Стейтс Сикрет Сервис. Служба охраны президента, семьи президента, дипмиссий и финансовой системы США, старейшая из национальных секретных служб.

– Я, как положено, сдал оружие перед визитом к президенту.

– Вы ничего не нарушали. Наоборот, вам угрожала опасность.

– Я незаконнорожденный родственник президента? Это какое-то прямо индийское кино.

– Индийское кино? Интересный каламбур. В Индии нет производства кино. Вы – человек, в защите которого заинтересованы высшие лица государства и президент тоже.

«Если бы они везли меня на необитаемый остров по приказу Лонга, вряд ли объясняли так сложно…»

– Но тогда я не понимаю, к чему эти маски-шоу. Аппаратные вопросы во всем мире решаются бумагами и звонками по телефону.

– Не всегда.

«Может, у них тут дворцовый переворот, типа пятьдесят третий год? И Сталин и послал меня для того, чтобы они передрались? Почему бы и нет? Что, в конце концов, жизнь одного человека, когда на карте сто пятьдесят миллионов или двести?»

– Мистер Еремин, вам известно, что миссис Крамер разыскивается властями штата Невада за мошенничество и подделку документов?

– Я не заметил, чтобы она скрывалась от полиции или ФБР.

– Такое, к сожалению, у нас в стране бывает. В деле фигурировал также некий мистер Сэллинджер, бывший частный детектив, якобы связанный с мафией. Вы с ним вроде бы также знакомы? Правда, достаточных доказательств его вины нет.

– Понятно. А Борис Галлахер случайно не педофил?

– Почему вы так решили?

– Просто следую логике.

– Нет, таких сведений о нем нет.

– И то хорошо. У меня такой детский вопрос: а почему забрали не их?

– Это не наше дело. У нас приказ спасти вас от них.

– Что именно мне угрожало?

– Они бы вывезли вас за город и просто выкачивали все сведения, которыми вы располагаете.

– Вы предлагаете что-то другое?

– Да. Вы будете публичным деятелем, это даст вам гарантии от того, что вас просто выжмут и выбросят.

– Что от меня потребуют взамен?

– Поступать, как подсказывает ваша совесть христианина.

– Я вообще-то атеист.

– Вы можете называть свою совесть христианина атеизмом, это не имеет значения.

– Просто жить не по лжи и поступать по совести? И этого достаточно?

– Практически да. Вы скоро сами все поймете, когда приедем.

Их путь продолжался еще пару часов: кузов накалялся под солнцем, было жарко, душно и хотелось пить. От холодного апельсинового сока из фляги-термоса, который предложил Рэнкин, Виктор на всякий случай отказался. Проситься в туалет, чтобы сбежать, было бессмысленно – на этот счет в углу кузова грузовика была заблаговременно натянута резиновая палатка. И вообще, думал Виктор, могло быть и хуже. Один раз из верхних отдушин потянуло знакомым с детства запахом железной окалины; похоже, они ехали мимо стальзавода. Несколько раз они останавливались возле переездов; слышался колокол, сочный паровозный гудок и грохот проезжавшего состава. Слишком мало, чтобы найти обратную дорогу.

Наконец грузовик не торопясь въехал то ли в какой-то двор, то ли в помещение, предварительно просигналив перед воротами.

– Ну вот, надеюсь, это была самая дискомфортная часть этого дня, – улыбнулся Рэнкин, – здесь вы найдете приют и взаимопонимание.

Половинку дверей кузова открыли; Виктору хотели помочь слезть, но он отказался от помощи и сам спрыгнул из грузовика на землю. Обстановка не была пугающей – это был двор старого дома за каменной оградой, пели птицы, а за стеной виднелся сельский пейзаж, очень напоминающий Южную Украину – холмы, рощицы и пухлые, как подушка, облака на голубом небе.

Особняк был квадратным, двухэтажным, сложенным из природного камня, с двускатной черепичной крышей, выстроенным где-то в конце прошлого века. Высокие окна с мелкими квадратными стеклами. Абсолютно непримечательный коттедж, каких, видимо, немало в округе. Каменные стены должны защищать от пуль. Из-под жалюзи, прикрывавших окна, доносились звуки оркестра Жана Гарбера, исполняющего нетленный шлягер «Puttin’ on the Ritz». Под окнами цвели прелестные английские вьющиеся розы, пытавшиеся отбить притащенный грузовиком запах газолина.

– Любите розы?

– Пытаюсь угадать характер хозяина дома.

– Боюсь, ничего не выйдет. Дом просто арендован. Проходите, вас ждут.

Виктор прошел в гостиную, где патриархальный быт трогательно перекликался с современностью: камин, плетеные кресла и восьмиламповый органоподобный сарновский приемник-тезка, тоже «Виктор», как бы звучали в унисон. На покрытом вышитой скатертью столе стояла ваза с апельсинами.

– Берите, обед будет где-то через полчаса. Да не бойтесь, они не отравлены. Мы не для того вас спасали, чтобы вы тут умерли от голода.

– Спасибо…

Виктор начал очищать апельсин и обернулся, чтобы посмотреть, куда бросить кожуру; когда он повернулся обратно, перед ним стоял относительно высокий по здешним меркам человек в темном, не по погоде, костюме, с необычным белым стоячим воротником рубашки, облегавшей шею, как цилиндр, с белым платком, старомодно выглядывавшим из нагрудного кармана, с высоким лбом, увенчанным гладко зачесанными назад темными волосами и чуть одутловатым лицом. Глаза за стеклами очков в тонкой металлической оправе были немного печальны и смотрели прямо на Виктора.

Отец Кофлин, Чарльз-Эдуард, тот самый, который в телевизоре. Вождь лонговских штурмовиков и, насколько понял Виктор, главный идеолог-агитпроп.

Как хороша была первая неделя в СССР второй реальности, подумал Виктор. С этой всеобщей юношеской непосредственностью и внутренним чувством безграничных возможностей впереди, с опьянением от первых признаков весны и теплеющего солнца, с уверенностью, что ты не одинок на этой новой планете. Как здесь всего этого не хватало.

Чуть прищурившись, Кофлин улыбнулся ленинской улыбкой, со словами: «Рад вас видеть» – протянул руку Виктору и затем пригласил сесть в кресло.

– Не утомила ли вас дорога? – поинтересовался Кофлин. – Я должен принести вам извинения за доставленные вам и вашим спутникам неприятности.

– Спасибо, святой отец, – ответил Виктор, – но я не прихожанка на исповеди, поэтому хотелось бы сразу знать, для какой игры понадобилось меня сюда везти. Скажу прямо, Галлахер предлагал мне работать против вас. Скажу еще более прямо: мне все равно, кто из вас здесь, в Америке, кого схрумкает. Мне интересно, чем это грозит России. Возможно, я говорю резко, но честно.