ж разведчик, Семён. Какое у разведчика «примерно» может быть? Докладываю тебе: Сумское партизанское соединение переименовывают в Первую партизанскую дивизию имени Ковпака, а Ковпака отправляют в тыл лечить раны и хворобы, работать живой легендой, на первое время под начало товарища Строкача. Это если коротко.

Смелянский ошеломлённо посмотрел на командира и спросил первое, что пришло на ум:

— Почему?

— Это самый простой вопрос, Семён. Потому что Ковпак неуправляемый, капризный, как непоротая девка, посылает офицеров НКВД по матушке и дальше, когда они носы свои суют в его дела. Одним словом, «пишем — Ковпак, читаем — Махно», как один тут начальству своему докладывал. Им контроль нужен, моего контроля им мало, не верят, страхуются. Раньше так даже не думали, а теперь так говорят, поэтому Первая партизанская дивизия будет подчинена НКВД, вот так вот, и будет скоро здесь совсем другой гопак и музыка другая. Исходя из сложившейся диспозиции, предложение убраться из леса в тыл я принимаю, и скоро уберусь, упрашивать себя не заставлю. Теперь скажу, почему мы с тобой по грибы сейчас отправились. Потому что к киевским коридорам я человек пока непривычный, заблудиться не боюсь, но и петлять в тумане тоже не хочу, мне понадобится надёжный помощник. Качества я определяю простые: молодой, чтобы мог я его гонять целыми днями и к вечеру он не валился, с зорким глазом и чутьём, не болтливый, но общительный, разумный и преданный мне, как пёс цепной. Кого они мне там подсунут, я не знаю, знать не хочу, и помощника выберу себе здесь, из тех, с кем два года по лесам гуляю. Ничего, покривятся и согласятся. Ну а если не приживёшься, держать не стану, отпущу по первой просьбе. Шо ты мне ответишь на такое предложение, Семён? Откажешься — пойму, может, и сам бы отказался, остался бы с ребятами.

— Нового командира из Москвы пришлют, Сидор Артемьевич? — спросил Смелянский.

— Не-ет, не такие они дурни. Нашего поставят, Вершигору. Он и для бойцов свой, и с органами давно вась-вась… А вот шо ты, Семён, скажи мне, грибы сапогами своими топчешь? Я тебя для этого с собой взял? — вдруг заорал Ковпак. — С чем кулеш есть будем!? Ты головой думай, а очи не мружь!

В декабре Смелянский простился с партизанской разведкой и уехал с Ковпаком в Киев. Он был уверен, что хорошо знает командира и среди чиновных шишек дед будет не на месте, но ошибся и в том, и в другом. Ковпак работал с властью, как с куском глины, брошенным на гончарный круг, тут и путивльский его опыт пригодился, и военный, он чувствовал власть лучше, чем она себя. Старика отправили в тыл свадебным генералом и легендой, а он сочинял новые легенды на ходу, и не было у партийных бюрократов таких связей и дерзости, чтобы проверить, правда ли звучала в Кремле фраза «Нужно сохранить Украине народного героя».

Зато сам Смелянский к тому, что ждало его в Киеве, не был готов совсем. Когда его командира доизбрали депутатом Верховной Рады, Смелянского пригласили на Короленко и объяснили прямо, что помощник депутата обязан сотрудничать с органами, других людей на этой должности не держат.

— А ты шо хотел, Семён? — Ковпак выслушал его холодно и безразлично. — Тут, как в ночном налёте, зайти не штука, главное — выйти. Ты окошко уже присмотрел, в которое прыгать будешь?..

Юмор у Ковпака был жёсткий. После того случая в разговорах со Смелянским он называл НКВД «твои друзяки».

— По записке Наума решим вот что, — закончив бурчать, Ковпак ткнул Смелянского пальцем в грудь. — Просто так, без документов, зимой сорок второго в Киев никого не отправляли. Значит, где-то должно быть дело, правильно? Где оно лежит, в Первом управлении или во Втором, я не знаю, и официальных писем писать не буду, а ты пошуруй среди своих друзяк и выясни. Если они знают, шо с этим хлопцем, пусть подмигнут левым глазом, если нет — правым. Может, он до сих пор где-то задание выполняет, а мы его тут хоронить взялись. Ну, а нет, значит, шо ж… Выпишем вдове на сироту пособие по утрате кормильца. Завтра, когда она придёт сюда, я её не приму, нечего мне ей сказать, ты за меня ответишь. Скажешь так: Ковпак про твоё дело знает и поручение по нему дал. Пусть идёт и работает, когда будет результат, сообщим.

5.

Дело уже отложили для передачи в архив, поэтому получить его оказалось несложно, тут важно было знать, где искать документы и кого запрашивать. Другой бы просто написал заявление, ткнул пальцем в небо, получил отказ и успокоился. Старший лейтенант Дорофеев не сомневался, что, кроме него, дело Малышки не нашел бы никто, просто не стали бы искать его в 4-м управлении. А Дорофеев точно знал, что оно в 4-м, потому что весной сорок третьего выполнял распоряжение Цветухина, только что назначенного к ним в управление первым замом, и сам оформлял передачу дела.

Дорофеев теперь ветеран Первого управления, старожил и аксакал, начинал сержантом, вышел в старшие лейтенанты, и жизнь у него по-прежнему впереди.

С зимы сорок второго, когда они с Тимошенко отправляли Малышку в Киев, руководство Первого управления успело несколько раз смениться полностью. Начальник управления Леонов погиб под бомбами в марте сорок второго. Капитана Карлина перебросили сперва в Чечено-Ингушетию выселять чеченцев, потом в Крым. Тимошенко назначили начальником оперотдела, год назад дали подполковника. Карина снова отправили заниматься церковными делами, теперь уже во Львов. Бывший нарком Сергиенко — где-то в системе ГУЛАГа. Одни говорили — начальник лагеря, другие — что в Управлении лагерей. Всё-таки не простили ему в Москве сорок первый год, хотя всерьёз и не наказали: тронуть не тронули, только карьеру поломали.

Среди подписей офицеров, которых Дорофеев помнил, под началом у которых работал, встречалась и его маленькая, едва различимая закорючка — он всегда знал своё место. Тем удивительнее было теперь перечитывать напечатанные когда-то его руками документы. Казалось, всё это уже история, забытая и никому не интересная. А вот у Ковпака вспомнили, значит, не такая уж забытая.

Из сотни агентов, отправленных ими тогда в немецкий тыл, в Первый отдел вернулись несколько человек. Старобельск давно был сдан, Украина занята немцами, агентам приходилось идти аж до Волги, за Волгу. Дорофеев запомнил, как вернулся Никитенко, кажется, он был приятелем Малышки, или просто перебрасывали их в одно время. Он пришёл на полтора года позже срока, задание не выполнил, на обратном пути ещё и в немецкий лагерь угодил. За проваленное задание Никитенко хотели отдать под трибунал, но врачи подтвердили у него туберкулёз в открытой форме,