– Разучимо? А? Как вам это нравится? – сам себе бормотал Василиса. – Ох уж эти мне базары! Нет, что вы на это скажете? Уж если они немцев перестанут бояться… последнее дело. Разучимо»[1249].

Василиса говорил с Явдохой в августе 1918-го, но роман допускает свободные отношения с хронологией. Украинцы начали «разучивать» германцев 8 июня 1918 года, когда взяли в осаду Звенигородку. Грозные тевтонцы так пали духом, что утратили свою железную дисциплину, позабыли от страха о субординации и необходимости подчиняться командирам. Немецкие солдаты собрались на митинг (!) и приняли решение капитулировать. Офицеры с решением согласились. Украинцам выдали все оружие, пусть только живыми отпустят[1250]. Отпустили. Осенью 1918-го к этому приему не раз прибегал Нестор Махно: пленных офицеров расстреливал, а немецких или венгерских солдат отпускал на родину. Иногда даже давал им денег на дорогу: тоже ведь рабочие, селяне и «трудовая интеллигенция».

В июне–июле 1918-го под командованием Федора Гребенко была уже двадцатитысячная армия со своей пехотой, конницей, пулеметными командами и даже артиллерией, в том числе трофейной (захваченной у немцев). На борьбу с повстанцами фельдмаршал Эйхгорн бросил две пехотные дивизии, тяжелую артиллерию и знакомую нам Баварскую кавалерийскую дивизию. Но многочисленные и хорошо вооруженные регулярные войска не сразу сумели подавить восстание: «Бои немцев в Звенигородском районе к юго-западу от Киева носят серьезный характер и связаны с потерями»[1251], – телеграфировал в Вену австрийский посол граф Форгаш.

После ожесточенных боев повстанцев прижали к Днепру, однако Гребенко сумел переправить часть своего войска на Левобережную Украину. Сам Гребенко остался партизанить на Полтавщине, а его героические повстанцы с боями дошли до советской границы и перешли на сторону большевиков. Там их войска назовут Таращанским полком, которым будет командовать сначала соратник Гребенко Владимир Баляс, а затем Василий Боженко, один из «легендарных красных героев».

В августе 1918-го на Черниговщине положение для немцев и гетмана сложилось настолько тяжелое, что туда пришлось перебросить четыре германские дивизии[1252]. И это при том, что всего на Украине германских дивизий было только двадцать (17 пехотных, 3 кавалерийские)[1253].

Если немецкий солдат в одиночку выходил из казармы, «он пропадал бесследно; часто целые отряды не возвращались в свои части, и никто не мог сказать, куда они девались, пока где-нибудь в овраге не находили их трупы»[1254], – вспоминал организатор червонного казачества Виталий Примаков.

К концу лета потери немецкой армии на Украине достигли 19 000, и это еще не считая потерь австрийцев на юге и юго-западе Украины[1255]. Конечно, это несопоставимо с потерями в грандиозных сражениях на Западном фронте. За один только первый день Амьенской операции немцы потеряли 27 000 убитыми и пленными, то есть больше, чем на Украине за полгода. Но и эти, украинские, потери были вкладом в мировую войну. На Украине появился некий призрак старого Восточного фронта. Украинские повстанцы, бывшие солдаты русской армии, не клялись в своей верности Антанте, не помышляли о «союзническом долге». Однако именно они, а не белогвардейцы, нанесли германцам немалый урон и заставили держать на Украине оккупационную армию, которую Германия при других условиях могла бы перебросить на Западный фронт или на Балканы. Только в сентябре немцам все же пришлось отозвать с Украины пять пехотных дивизий. Но время было упущено.

Летом-осенью 1918-го немцы и австрийцы еще эффективно подавляли восстания, и украинцы перешли к партизанской войне. «Каждый помещик, преследовавший крестьян, и его верные слуги были на учете у партизан и ежедневно могли быть убиты. Каждый милиционер, каждый немецкий офицер были обречены партизанами на верную смерть»[1256].

В июле 1918-го на родную южную Украину, страну «широких степей и веселых сёл», вернулся из Москвы Нестор Махно. Там он встречался с Лениным и Свердловым, и они поручили товарищу Затонскому оформить для Махно фальшивый паспорт, с которым Нестор Иванович и отправился в Украинскую державу.

В родном Гуляй-Поле стоял сильный венгерский гарнизон. Дом Евдокии Матвеевны Махно, матери Нестора Ивановича, сторонники гетмана сожгли. Расстреляли помощника Махно, члена ревкома Моисея Калениченко. Расстреляли Емельяна (Омелько) Махно, одного из братьев Нестора, причем заставили самому себе выкопать могилу, а потом убили. Жена плакала, уверяла, что это не тот Махно, но спасти мужа не смогла.

Чтобы появиться в родном селе, Нестор Махно в целях конспирации вынужден был надеть женское платье, благо длинные волосы, модные тогда у анархистов, и своеобразная внешность помогали такой маскировке. Вскоре он повел агитацию на окраинах Гуляй-Поля и в окрестных деревнях. Написал письмо, которое грамотные селяне читали, переписывали и передавали друг другу (таковы были скромные возможности для «информационной войны» в тех условиях): «Товарищи, после двух с половиною месяцев моего скитания по революционной России я возвратился снова к вам, чтобы совместно заняться делом изгнания немецко-австрийских контрреволюционных армий из Украины, низвержением власти гетмана Скоропадского и недопущением на его место никакой другой власти. Общими усилиями мы займемся организацией этого великого дела. Общими усилиями займемся разрушением рабского строя, чтобы вступить самим и ввести других наших братьев на путь нового строя. Организуем его на началах свободной общественности, содержание которой позволит всему не эксплуатирующему чужого труда населению жить свободно и независимо от государства и его чиновников, хотя бы и красных, и строить всю свою социально-общественную жизнь совершенно самостоятельно у себя на местах, в своей среде. Во имя этого великого дела я поспешил возвратиться в свой родной революционный район, к вам. Так будем же работать, товарищи, во имя возрождения на нашей земле, в нашей крестьянской и рабочей среде настоящей украинской революции, которая с первых своих дней взяла здоровое направление в сторону полного уничтожения немецко-гетманской власти и ее опоры – помещиков и кулаков.