— … приговором Верховного княжеского суда признанвиновным во всех приписанных ему преступлениях, грехах и проступках, а именно:оскорблении величества, государственной измене, а сверх того оскорблениидостоинства благородного состояния путем клятвопреступления, пасквилянтства,клеветы и наветов, а также кутежей, непристойных дебошей, иначе говоря,блудничества. Посему Трибунал решил виконта Юлиана et cetera, et cetera[78]покарать, primo,[79] ущерблением герба, путем нанесения на щит черной косойполосы, secundo,[80] конфискацией имущества, земель, имений, лугов, боров,замков…

— Замков, — простонал ведьмак, — каких ещезамков?

— Tertio:[81] главная кара. Предусмотренную заперечисленные преступления кару волочением коньми, колесованием ичетвертованием милостиво правящая нами Анна Генриетта, сиятельная княгиняТуссента и владелица Боклера, соблаговолила заменить отъятием головы от телапри помощи топора. Да восторжествует правосудие!

Толпа ответила несколькими нестройными выкриками. Стоявшие впервом ряду бабы принялись лицемерно завывать и неискренне всхлипывать. Детейвзяли на руки либо на плечи, чтобы они не упустили ничего из представления.Помощники палача выкатили на середину эшафота пень и накрыли его скатертью.Возникло небольшое замешательство, поскольку оказалось, что кто-то свистнуливовую корзинку для отрубленной головы, но быстренько подыскали другую.

Под эшафотом четверо оборванцев растянули платок, чтобыпоймать на него кровь. Был солидный спрос на такого типа сувениры, на этомможно было недурно заработать.

— Геральт! — Цири не поднимала опущеннойголовы. — Мы должны что-то сделать…

Он не ответил.

— Я хочу обратиться к народу, — гордо заявилЛютик.

— Только покороче, виконт.

Поэт встал на край помоста, поднял руку. Толпа зашелестела иутихла.

— Эй, люди! — закричал Лютик. — Что слышнонового? Как делишки?

— Ну, живем кое-как, — ответил после долгой тишиныкто-то из дальних рядов.

— Ну и славно, — кивнул поэт. — Весьма рад.Ну, теперь уже можно начинать.

— Мэтр, — сказал с выспренней торжественностьютраурный тип. — Приступай к своим обязанностям.

Палач подошел, в соответствии со стародавним обычаемопустился перед осужденным на колени, склонил прикрытую капюшоном голову.

— Отпусти мне грех, добрый человек, — попросил онзамогильным голосом.

— Я? — удивился Лютик. — Тебе?

— Эге.

— Да ни в жисть.

— Эээ?

— Ни за что не отпущу. Чего ради? Видели фокусника?Через минуту он мне голову отсечет, а я должен ему это простить? Смеешься надомной, что ли? В такой момент?

— Но как же так, господин? — опешил палач. —Ведь таков закон… И обычай такой… Осужденный обязан прежде всего отпустить палачу.Простить вину. Отпустить грех…

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Я не стану его обезглавливать, — угрюмо заявилпалач, поднимаясь с колен. — Пусть отпустит, этакий сын, иначе не отсеку.И все тут.

— Господин виконт. — Грустный чиновник взял Лютиказа локоть. — Не усложняйте. Люди собрались как-никак. Ждут… Отпустите емугрех, он же вежливо просит…

— Не отпущу — и точка…

— Мэтр! — Траурный типчик подошел к палачу. —Обезглавьте его без отпущения, а? Я вас вознагражу.

Палач молча протянул огромную как сковорода ладонь. Траурныйвздохнул, полез в кадету и насыпал в руку монет. Мэтр несколько секунд гляделна них, потом сжал кулак. Глаза в прорезях капюшона зловеще сверкнули.

— Ладно, — сказал он, пряча деньги в карман иобращаясь к поэту. — Опуститесь на колени, упрямец. Положите голову напень, зловредный господин. Я тоже, если хочу, могу быть зловредным. Буду рубитьвам голову в два приема. А если получится, то и в три.

— Отпускаю! — взвыл Лютик. — Прощаю!

— Благодарю вас.

— Ну, коли отпустил, — грустно сказал траурныйчиновник, — гоните деньги взад.

Палач отвернулся и занес топор.

— Отодвиньтесь, милостивый государь, — сказал онзловеще глухим голосом. — Не нойте над оружием. Вы же знаете, где головырубят, там уши летят.

Чиновник быстро попятился, чуть было не свалившись сэшафота.

— Так хорошо? — Лютик опустился на колени ивытянул шею на пне. — Мэтр! Эй, мэтр!

— Ну. Чего?

— Вы ведь пошутили, правда? За один прием отрубите-то?За один замах? А?

Палач сверкнул глазами.

— Неожиданность, — буркнул он зловеще. Толпа вдругзаволновалась, уступая дорогу ворвавшемуся на площадь наезднику на взмыленномконе.

— Стоять! — крикнул наездник, размахивая огромным,обвешанным красными печатями свитком пергамента. — Задержать казнь! Я везупомилование осужденному!

— Снова? — проворчал палач, опуская уже занесенныйтопор. — Снова помилование! Это становится скучным.

— Помилование! Помилование! — зарычала толпа. Бабыв первом ряду принялись голосить еще громче. Многие, в основном малолетки, свистелии недовольно выли.

— Успокойтесь, уважаемые господа и горожане! —крикнул траурный, разворачивая пергамент. — Вот воля ее милости АнныГенриетты! В своей неизбывной доброте и в ознаменование заключенного мира,коий, как сообщается, был подписан в городе Цинтра, ее милость прощает виконтуЮлиану Альфреду Панкрацу де Леттенхофу, он же Лютик, его провинности иосвобождает его от казни…

— Милая Ласочка, — сказал Лютик, широко улыбаясь.

— … одновременно приказывая вышеупомянутому виконтуЮлиану Панкрацу et cetera незамедлительно покинуть столицу и пределы княжестваТуссент и никогда сюда не возвращаться, поскольку он немил ее милости исмотреть на него ее милость не может! Вы свободны, виконт.