тексты, выходящие в России; П.А. Вяземский, поэт, критик, государственный деятель, благоволивший И.А. Гончарову, его начальник в Департаменте внешней торговли, до 1858 года возглавлял цензурный комитет, который постоянно пытался усовершенствовать. Можно продолжить – и поверьте мне, среди цензоров Российской империи мы найдем немало в высшей степени просвещенных, чутких к литературе и искусствам людей.

Когда я разглядывал эти портреты, мне вспомнился цензор журнала «Театр», который располагался в здании издательства «Искусство» напротив ГИТИСа, – мне приходилось ходить к нему, чтобы подписать журнал в печать. Разговаривать с ним было одно удовольствие – он был выпускником театроведческого факультета нашего вуза на поколение старше меня, лучше образованный и к тому же знающий конъюнктуру «текущего момента». Как правило, мои коллеги и я среди них, редко могли догадаться, что вырубит бдительная цензура, разговоры с цензорами не только подгоняли к инфаркту, но и доставляли определенное удовольствие.

Вспоминаю обо всем этом из чистого сострадания к тем, кому на долю выпадет правоприменение нового законодательства об оскорблении чувств верующих граждан РФ. Дело не в компромиссе инициаторов этого законопроекта, правозащитников и Общественной палаты, которые согласились ограничиться поправками к 148-й статье Уголовного кодекса. Дело в самой сути этих поправок, которые придется толковать правоприменителям, то есть следователям, судьям, прокурорам и адвокатам. Они – при всем возможном к ним уважении – замучаются толковать эти поправки. Думаю, что и названные мною выше интеллектуалы и литераторы XIX века оказались бы в не менее сложном положении.

Не стану обсуждать весь текст предлагаемых поправок, позволю себе обратить внимание лишь на «публичное оскорбление религиозных убеждений и чувств граждан», – один этот пассаж тянет на то, чтобы запретить три четверти русской и мировой литературы, а также полностью запретить литературу советскую. Достаточно проанализировать с этой точки зрения «Мастера и Маргариту» М.А. Булгакова или «Двенадцать стульев» И. Ильфа и Е. Петрова, не говоря уже о стихотворениях В. Маяковского или О. Мандельштама. Богоборчество и смерть Бога – сквозная тема западной литературы конца XIX и XX веков, которая безукоризненно подходит для проведения показательных процессов в свете нового законодательства.

Издателям придется воздерживаться от публикации произведений Вольтера и Дидро, изымать из собраний сочинений Пушкина и Лермонтова сомнительные антицерковные и антирелигиозные пассажи. Поэзия вагантов, средневековых бродячих студентов и монахов, в которой они позволяли богохульства и пародировали церковную службу, станет библиографической редкостью… С большей частью современной литературы придется знакомиться в самиздате…Мы еще не касались ни живописи, ни популярной культуры.

Но дело не только в художественном творчестве. Попробуем представить себе, что в философском или публицистическом диспуте кто-то из участников прилюдно станет отстаивать не религиозную, а атеистическую точку зрения. То есть скажет, что Бога (на всякий случай напишу это слово с большой буквы) нет. И те, кто верит в него, находятся за пределами современного научного знания. В данном случае я выбирал достаточно нейтральные выражения, не несущие никакой оскорбительной агрессии. Но публичное сомнение, а тем более отрицание бытия Бога само по себе способно оскорбить чувство верующих. То есть религиозная проповедь не нарушает правового поля, а антирелигиозная – находится за его пределами. Таким образом, атеизм и, смею думать, агностицизм переместятся из публичного поля в подполье, в частную жизнь. Ибо даже академическая дискуссия на фундаментальные философско-религиозные темы является публичным актом.

После принятия поправок к 148-й статье УК не стал бы писать подобных заметок, так как эти вполне робкие размышления – в случае принятия нового законодательства, – безусловно, подпадают под административное или уголовное преследование. Решение, которое будут принимать люди, не слишком погруженные в тонкости философских и эстетических материй. Использую последний шанс – после недавнего обсуждения проекта поправок к действующему законодательству во втором чтении они могут быть приняты Госдумой уже скоро.

Поэтому на всякий случай еще раз подчеркну: никого не хотел оскорблять.

Май 2013

«Нас возвышающий обман…»

Итак, Международный день театра. Ежегодный праздник, к которому никогда всерьез не готовятся, но которому всегда искренне радуются. И те, кто на сцене и за сценой. И те, кто по другую сторону рампы. Ведь театр – дело коллективное. Возможность вернуть утраченное детство, когда игра была не смыслом жизни, но самой жизнью. Мы приходим в театр поглядеть на людей, которые сохранили инстинкт игры, нами утраченный в отрочестве. Впрочем, не только люди театра привержены игре. Просто игры разные. Невероятная наивность – наделять какие-то дни сакральным смыслом, но ведь мы все хотим верить в эти смыслы. Особенно те, для кого комедиантство составляет существо их бытия.

Этот праздник придумали по инициативе Международного института театра, который был создан вскоре после Второй мировой войны, в 1948 году, в Праге. Его отмечали впервые в 1961 году. Жан Кокто сочинил первое послание всему театральному и не театральному человечеству, которое заново училось чувствовать себя неким новым единством, несмотря на ледяную стужу холодной войны. Сцена в который раз провозглашалась местом коллективного творчества, которому нужно было научиться в реальности, – разноязыкому и разномыслящему населению нашей планеты. Мы все любим искусство театра, ибо оно помимо всего прочего учит наиважнейшему в нашей жизни – искусству жить на земле. Учит слушать и понимать другого. Воспитывает чувство и смысл ансамбля.

Сорок лет назад в Москве в Колонном зале Дома Союзов (он назывался тогда именно так) проходил XV Конгресс Международного института театра. Он проходил не в марте, а в конце мая 1973 года, но казалось, что именно эта неделя была слившимся воедино самым счастливым в моей жизни Международным днем театра. В Москву съехались театральные знаменитости всего мира – это было начало того процесса международной разрядки, того «брежневского детанта», высшей точкой которого станет Хельсинкское совещание 1975 года. Но тогда я меньше всего думал о мировой политике. Ведь в кулуарах этого высокого собрания можно было встретиться и поговорить с Жаном Виларом, Жаном-Луи Барро и Мадлен Рено, с Розамунд Гилдер и Ли Страсбергом, Элен Стюарт и Воле Шойинкой, Тадеушем Ломницким и Адамом Ханушкевичем, не говоря уже о советских мэтрах Михаиле Цареве, Георгии Товстоногове, Олеге Ефремове, Анатолии Эфросе, Юозасе Мильтинисе, Вольдемаре Пансо… И сейчас от одного этого перечисления захватывает дух, а я упомянул лишь несколько имен. Советским центром МИТ со времени его создания в 1959 году бессменно руководил Михаил Иванович Царев, председатель Всероссийского театрального общества, возглавлявший Малый театр. Про него, некогда молодого премьера театра Всеволода Мейерхольда, говорили разное, но его актерский дар и острое понимание «текущего момента» были бесспорны. Именно в пору подготовки к конгрессу он привлек к работе Валерия Хазанова,