Шум стих. Некоторые византийцы перекрестились.

– Я пришел сюда, чтобы довериться воле Господа, – продолжил Константин. – И, если Он дарует мне свою благодать, буду молить Пресвятую Деву позволить этому человеку излечиться от недуга. Это будет знаком того, что все мы исцелимся, спасемся от мерзких захватчиков.

На мгновение в воздухе повисло недоверчивое напряжение. Люди в замешательстве смотрели друг на друга, желая обрести надежду. Затем толпу охватило бурное ликование. Со всех сторон слышались радостные, иногда немного истеричные крики. Сотни людей готовы были поверить словам епископа, потому что знали: вера может сотворить истинное чудо. Их сердца преисполнились исступленной надежды на спасение.

Улыбнувшись, Константин опустил руки и повернулся к Мочениго. Несчастный лежал перед ним на носилках и тяжело, но ровно дышал.

Наступила гробовая тишина. Толпа замерла, даже шарканья ног не было слышно.

Константин положил руки на голову Мочениго.

С нарастающей тревогой Анна пыталась отыскать в толпе Виченце. Наконец она его увидела. Легат был недалеко, хоть и не в первых рядах, словно присутствовал здесь как посторонний наблюдатель. Было бы лучше, если бы так оно и было.

Голос Константина звучал чище и сильнее, наполняясь эмоциями. Епископ взывал к Пресвятой Деве Марии, просил Ее взять под свое покровительство Андреа Мочениго, исцелить его в благодарность за веру. Тем самым Она подала бы знак византийцам о том, что все еще их оберегает и всегда будет хранить и защищать, какая бы опасность им ни угрожала.

Виченце шагнул вперед и, как только Константин приподнял Мочениго, передал ему воду. Вдвоем они помогли больному ее выпить. Потом Виченце отступил назад.

Все ждали. Казалось, что воздух стал плотнее, отяжелев от страха и надежды.

Вдруг Мочениго издал жуткий крик и схватился за горло. Его тело корчилось в агонии. Он вскрикивал, пытаясь подняться.

Анна рванулась к нему, расталкивая всех на своем пути, хоть и понимала, что уже ничем не сможет помочь. Вместо антидота Виченце дал несчастному яд. Возможно, ее собственное противоядие тоже стало бы для Андреа ядом. Она не осмелилась воспользоваться им раньше, а теперь это было бы просто бессмысленно.

Мочениго задыхался. Анна добралась до него как раз в тот момент, когда он, извиваясь и харкая кровью, упал с носилок. Ей ничего не оставалось, кроме как приподнять голову Андреа и удерживать ее на весу, чтобы тот не захлебнулся рвотой. Но уже спустя несколько мгновений его тело содрогнулось в последней конвульсии и сердце остановилось.

Человек, который находился к ним ближе остальных, взвыл от ужаса и ярости. Затем кинулся вперед и ударом сшиб Константина с ног. Его примеру последовали другие. Люди с громкими криками набросились на епископа и куда-то потащили его, не позволяя подняться на ноги. Константина волокли по земле, проклиная и нанося удары кулаками и ногами в голову, лицо, туловище и швыряя в него всем, что попадалось под руки. Казалось, что толпа готова была разорвать его на части.

Анна пришла в ужас от такой жестокости. Казалось, что Константин вот-вот потеряет сознание; на его изуродованном, опухшем от ударов лице читался первобытный страх. Неожиданно Анна разглядела в толпе еще одну знакомую фигуру. Это был Паломбара. На мгновение их взгляды встретились, и Анна догадалась, что тому известно о плане Виченце. Паломбара предвидел отравление и это насилие.

Анна отпустила голову Мочениго. Ему уже ничем нельзя было помочь, оставалось накрыть его лицо, чтобы никто не увидел агонии несчастного. Анна побежала вперед, расталкивая всех, кто попадался ей на пути, и громко требуя, чтобы они оставили Константина в покое.

От крика у нее заболело горло.

– Не убивайте его! Это не поможет… Прекратите, ради всего святого!

На ее спину и плечи обрушился удар, швырнув ее вперед, и Анна натолкнулась на чью-то спину. От следующего удара она упала на колени. Вокруг мелькали искаженные ненавистью и ужасом лица, стоял невообразимый шум. Должно быть, такую слепую, безумную ярость можно встретить только в аду.

Не успела Анна встать, как ее снова чуть не свалили с ног. Она попыталась пойти туда, куда, как ей казалось, тащили Константина. Анна кричала, умоляла, но ее никто не слушал. Вдруг послышался чудовищный, пронзительный вой, полный отчаяния, беспомощности, унижения. Принадлежал ли он Константину, который потерял не только свое величие, но и человеческий облик? Анна снова с криком ринулась вперед, расчищая себе путь ударами кулаков и пинками.

Паломбара лишь на мгновение увидел ее в толпе и снова потерял из виду. Он знал, что хочет сделать Анна, и понимал, какой страх и жалость она испытывает. На долю секунды встретившись с ней глазами, Паломбара ощутил ее жажду жизни и смелость, готовность любой ценой защищать других, как будто сам чувствовал то же самое. Анна была беззащитна, ей угрожала опасность. От мысли, что ее могут случайно ударить, покалечить и даже убить, легату стало не по себе. Он не сможет жить дальше, если потухнет этот луч света.

Паломбара стал пробираться к Анне, забыв о своем священном сане. Его ряса порвалась, кулаки были ободраны до крови. Епископ не обращал внимания на удары, которые на него обрушивались. Он знал, что эти люди его ненавидят. Для них он был врагом, одним из римлян, которые разрушили в свое время их страну и собирались снова превратить ее в руины. Тем не менее он должен был найти Анну и вытащить ее из этого ада. Паломбара не задумывался, что произойдет с ним потом, – пусть Господь решит его дальнейшую судьбу.

От очередного удара легат чуть было не потерял сознание. Боль была настолько сильной, что ему стало трудно дышать. Паломбаре показалось, что прошло несколько минут, прежде чем он пришел в себя, но, скорее всего, это произошло значительно быстрее. Епископ с криком набросился на огромного мужчину.

Паломбара нанес удар, вложив в него не только всю свою силу, но и ярость, и разочарование, которые когда-либо испытывал. И ему даже стало легче. На мгновение в противнике он увидел каждого из кардиналов, которые лгали и попустительствовали, каждого из пап, которые не выполняли своих обещаний, увиливали, говорили двусмысленности, наполнили Ватикан надутыми спесивцами и подхалимами, струсившими, когда надо было проявить храбрость, вместо того чтобы подавать пример смирения и покорности.

Человек упал. Паломбара выбил ему кулаком зубы, и его рот наполнился кровью. Как больно! Руку епископа до плеча пронзила острая боль, и только тогда он заметил, что осколок зуба впился в фалангу его пальца.

Однако где же Анна? Паломбара снова ринулся вперед, пуская в ход кулаки и получая удары со всех сторон. Рана на плече сильно кровоточила, и ему было больно дышать.

Наконец легат увидел Анну – в пыльной, испачканной кровью одежде, с синяком на скуле. Говорить с ней было бессмысленно – его слова утонули бы в шуме. Поэтому Паломбара просто схватил ее за руку и потащил за собой туда, где, по его мнению, они могли спастись. Он прикрывал женщину своим телом, принимая на себя удары, предназначавшиеся для них обоих. Один пришелся ему в бок. Удар оказался настолько сильным, что епископ остановился и в течение нескольких секунд не мог вдохнуть. Но он чувствовал поддержку Анны. В полубеспамятстве Паломбара упал на колени. Толпа немного расступилась, и он смог увидеть впереди просвет.