так же, как они. Из чувства протеста ей вдруг захотелось, чтобы на ней в данный момент оказались ее джинсы и рубашка; а через минуту Айрин пожалела, что не надела башмачки из тонкой кожи и красивые полосатые чулочки. Она разглядывала великолепный наряд Хью: узкие черные штаны, рубашку из плотного льняного полотна и длинный жилет, вышитый темными нитками. Костюм ему очень шел. Хью был, пожалуй, тяжеловат, но сложен хорошо; из высокого открытого ворота рубашки поднималась мощная белая шея, голова посажена прямо. Он радостно двинулся ей навстречу и о чем-то заговорил со своей обычной добродушной неуклюжестью. В новом, красивом костюме он казался абсолютно счастливым: старик одобрительно похлопывал его по спине, а дочь старика жеманно ему улыбалась, и уж точно для него предназначалось их богатое угощение, их внимание, дружба – все, чего могло пожелать человеческое сердце, – а потом отправляйся делать то, чего сделать нельзя, невозможно, и спасибо большое за службу, ведь ты за этим сюда явился, не так ли?

Хозяин был там, разговаривал со старым Гобимом и несколькими другими горожанами. Она ни разу прямо на него не взглянула, но постоянно ощущала его присутствие, и при звуке его голоса сердце ее замирало в ожидании.

Дочь Лорда Горна стояла рядом с Хью. Теперь она говорила с ним, учила его использовать суффикс «-аджа», который они прибавляют к имени, если хотят выразить дружескую расположенность, назвать кого-то своим другом, и пыталась объяснить, что имя, которым они его называют – Хьюраджа, уже включает этот суффикс и эту расположенность и звучало бы смешно, если бы прибавить еще раз – Хьюраджаджа! – и она смеялась нежным веселым смехом. Он стоял, уставившись в ее фарфоровое личико, любуясь светлыми волосами, похожими на овечью шерсть. «Дурак, – подумала Айрин. – Идиот! Неужели не понимаешь?» Но, увидев мягкую линию его губ, спокойные глаза, испытала лишь благоговейный ужас.

– Аллиаджа, – сказал он и стал красным; лицо, уши, шея – все резко покраснело под густыми, чуть взмокшими на лбу волосами; потом опять побледнело.

Аллия улыбнулась, нежная и холодная, как вода, и поздравила его с успехом.

– Они словно брат и сестра, – произнес кто-то рядом с Айрин, и она с изумлением поняла, что обращаются именно к ней, и с трудом вышла из своего созерцательного оцепенения.

Рядом с ней стоял Лорд Горн. Но смотрел не на нее, а на Аллию и Хью, словно любуясь их одинаково светлыми волосами, столь необычными здесь. Продолговатое лицо старика было, как всегда, суровым и спокойным. Айрин ничего не сказала, ее странно поразил этот интимный тон, в котором звучала скрытая ирония. Потом Лорд Горн повернулся к ней:

– На этот раз ты подольше побудешь у нас, Иренаджа?

– Так долго, как буду вам нужна, – ответила она с горьким намеком.

И тут же ей стало стыдно. Ведь именно Горн сказал тогда: «Мужество твое заслуживает всяческой похвалы», и эти его слова она хранила как самое большое сокровище, как лекарство от душевной слабости и сомнений. Там, в другой стране, где она не могла обрести родного крова, она, не задумываясь, кто именно сказал ей эти слова, крепко держала их в памяти:…твое мужество… у тебя есть мужество… Ты не заставишь свою мать делать выбор, который ее погубит, ты не попросишь ее о помощи, которую она тебе дать не в состоянии. Тебе не нужна помощь. Мужество твое заслуживает всяческой похвалы.

– Лорд Горн, – сказала она, – надо было мне пойти в Столицу, пока… пока люди еще могли пойти туда.

– В Столицу ведет не одна дорога, – сказал он.

– Вы когда-нибудь там бывали?

Он посмотрел на нее своими серыми глазами будто издалека.

– Я бывал в Столице. Именно поэтому меня и называют лордом, – сказал он доброжелательно, холодно, спокойно.

– Вы видели Короля?

– Его тень, – сказал Горн. – Я видел яркую тень Короля.

Но слово «король» почему-то было теперь употреблено в женском роде и, видимо, означало «королева» или «мать короля»; и все его слова вроде бы не значили ничего особенного, но она понимала какой-то их тайный смысл, понимала их так, как никогда ничего не понимала в жизни. Его глаза, по-прежнему глядевшие как бы издалека, уставились прямо на нее. Если я протяну руку и коснусь его, я все сразу пойму до конца, подумала Айрин. Исчезнет эта стена, я как бы буду одновременно там и здесь. Но, получив это знание, я погибну.

Глаза Горна мягко предупредили: «Не тронь меня, детка».

К камину, у которого они стояли, кто-то подошел. Она медленно обернулась и с равнодушием отметила, что это Хозяин Сарк.

– Ну, теперь, когда пришла Ирена, мой Лорд, мы можем более свободно объясняться с вашим гостем, – сказал Хозяин вполне официальным тоном, в котором слышалось некое скрытое нетерпение.

Старик посмотрел на него и, как всегда, заговорил не сразу:

– Очень хорошо. Ты поможешь нам с ним объясниться, Ирена?

– Да, – сказала она.

Она чувствовала, что наконец освободилась от того безразличия, от которого никак не могла избавиться, и вновь обрела уверенность. Она окликнула Хью; остальные гости тут же умолкли и собрались у камина неплотным полукругом. Аллия стояла рядом с Хью, который смотрел то на нее, то на Айрин; глаза у него были живые, ясные, чистые, как у ребенка, а взгляд немного растерянный. Тут заговорил Лорд Горн, и Айрин стала переводить.

– Мы просим тебя сослужить нам службу, просим о помощи.

Хью кивнул.

– Мы не имеем права ничего от тебя требовать. Если ты выполнишь то, о чем мы просим, то проявишь большую милость по отношению к тем, у кого не осталось надежды.

– Я понимаю.

– Мы ничем не можем помочь, хотя тебе будет угрожать опасность.

Немного помолчав, Хью спросил:

– А что это за опасность?

Она не все поняла в ответе Горна, но постаралась перевести его слова как можно лучше:

– Живущие здесь испытывают страх… страх этот, как он сказал, находится в них самих… и потому они не могут встретить врага лицом к лицу, может только кто-то другой, нездешний, только он может заставить врага отступить, заставить отступить этот страх… нет, я правда не понимаю, что он такое говорит.

– Спроси его, что это за враг.

Она спросила. Лорд Горн ответил:

– Глаз, что видит, даст ему форму; ум, что знает, даст ему имя.

Во всяком случае, лучше перевести его слова она не могла.

– Загадки, – сказал, улыбаясь, Хью.

Он задумался было над разгадкой, хотел еще что-то спросить, но умолк, словно выжидая. А ему идет терпение, подумала Айрин. Под внешней неуклюжестью в нем теперь чувствовалось достоинство.