ищите вы в них; косноязычие отпечатлеется на страницах его дневника; нас займут не предметы сюжета, а — выражение авторского лица, ищущего сказаться; и — не могущего отыскать никаких выражений» (ЗЧ. С. 306, 304).

Как «дневники философских мыслей» определил Белый жанр эссе, выпущенных в 1918 году в виде брошюр также в издательстве «Алконост» под общим заглавием «На перевале» («Кризис жизни», «Кризис мысли»)[1507].

Имеющим «вид автобиографии-дневника» называл Белый в описи своего архива очерк 1928 года «Почему я стал символистом…», в котором предпринял «попытку анализировать себя, как символиста, и анализировать свою общественную физиономию»[1508]. «Этот дневниковый ход мысли писал для двух-трех близких <…>», — подчеркивал Белый, не планировавший отдавать эту работу в печать, но распространявший ее в машинописных копиях среди друзей (Белый — Иванов-Разумник. С. 597)[1509].

И уж вовсе имитирует интимный дневник «Материал к биографии», освещающий период с рождения до августа 1915-го, в котором «автор брал себя, как объект анализа; центром его должны были быть переживания 1912–1916 годов; автор в эпоху 1913–1915 годов был крайне переутомлен; у него был ряд болезненных переживаний, которые он хотел записать сперва так, как они предносились ему в 1915 году» (МБ. С. 29). Если не знать, что «Материал к биографии» Белый «начал протокольно записывать» только в 1923 году, «чтобы при случае дать на основании его художественное произведение (роман-автобиографию)» (МБ. С. 29), то легко можно и обмануться, приняв воспоминания, структурированные по годам и месяцам, за настоящий дневник[1510].

«Дневниковый ход мысли» характерен не только для автобиографической прозы Белого, но также для его эпистолярного наследия, прежде всего для пространных, порой писавшихся по несколько дней посланий А. А. Блоку, Э. К. Метнеру и особенно — Иванову-Разумнику. Давая «краткий обзор» огромного корпуса писем Белого за весь период их дружбы (1913–1932), Иванов-Разумник отмечал, что вся его жизнь «за два последние ее десятилетия нашла в этих письмах свое почти „дневниковое“ отражение» (Белый — Иванов-Разумник. С. 33). Да и сам Белый воспринимал свои письма Иванову-Разумнику как произведения дневникового жанра: «<…> думал, что буду вести изо дня в день это письмо-дневник Вам <…>», — сообщал он 30 ноября 1919 года (Белый — Иванов-Разумник. С. 192)[1511]. В письмах 1920‐х он приравнивает эпистолярное общение к обмену личными дневниками, называет свои послания «дневником сознания», «дневником сердечного разговора»:

Сейчас в Москве получил Ваше письмо; сердце сердцу весть подает; за 2–3 дня до того написал Вам письмище, твердо зная, что на днях будет оказия <…>.

Ужасно я разогорчился, что Вы уничтожаете письма ко мне. Ведь именно мне как-то внутренно нужно, чтобы Вы мне писали обо всем и как угодно, хотя бы на заумном языке. А то я буду терзаться, что в своем письмище безо всяких поводов вывалил Вам весь материал моего сознания одной, случайной ночи, находясь в случайном и весьма мрачном настроении. Но в дни, когда так трудно жить, когда пишешь урывками по ночам, единственный смысл переписки — это возможность вести друг в отношении к другу дневник сознания, не ручаясь за весь тот субъективизм, который наклеивают на него дни и часы (Белый — Иванов-Разумник. С. 325)[1512].

Или:

<…> я хожу всегда как бы с письмом в сердце к Вам; и всегда, при всех жизненных ситуациях встает: «Что подумал бы о том-то и том-то Разумник Васильевич». Но оттого-то и трудно бывает собраться Вам написать; было б легче вести sui generis дневник сердечного разговора с Вами и периодически Вам посылать лохматые клоки многих листов с лохматыми мыслями и переживаниями <…> (Белый — Иванов-Разумник. С. 346)[1513].

Примечательно, что советом вести дневник Белый в письме от 26 июня 1929 года отвечает на сетования Иванова-Разумника о невозможности продуктивно работать над главным сочинением его жизни — «Антроподицеей»: «<…> записывайте мысли к ней хоть в „дневниковой“ форме, как материал к многотомному труду» (Белый — Иванов-Разумник. С. 637).

На фоне этой тяги к дневниковому жанру кажется весьма странным, что настоящих, синхронных описываемым событиям и переживаниям дневников Белого сохранилось крайне мало[1514]. Судьба была к ним неблагосклонна. О том, что такие дневники действительно существовали, а также о том, когда и для чего велись, можно судить по беглым упоминаниям в письмах, автобиографических произведениях и сводах (прежде всего — в «Материале к биографии» и «Ракурсе к дневнику») и по незначительным уцелевшим фрагментам. Собранные воедино, эти упоминания наглядно показывают, что Белый вел дневники практически на протяжении всей жизни, и позволяют ощутить, сколь велика утраченная часть его литературного наследия. Проследим историю и судьбу дневников Андрея Белого, выстроив рассказ о них в хронологической последовательности.

1. «ГРОМАДНЫЙ КРИТИЧЕСКИЙ ДНЕВНИК». 1896–1902

Юный автобиографический герой «Записок чудака» «видит» себя 16-летним за характерными занятиями:

<…> я — начитанный отрок, ведущий дневник, застаю в кабинете отца втихомолку читающим книги — себя: над «Вопросами Философии» я. Перевод Веры Джонстон «Отрывки из Упанишад». Начинаю читать (ЗЧ. С. 449).

Знакомство с «Отрывками из Упанишад», опубликованными в журнале «Вопросы философии и психологии» (1896. Кн. 31 (1). С. 1–34), Белый в «Материале к биографии» относил к весне 1896-го. Там же, чуть позже, сентябрем 1896‐го отмечено: «Я начинаю искать литературу по тайным наукам <…>. Начинаю вести дневники и делать выписки из интересующей меня литературы» (МБ. С. 42). Примечательно, что в «Материале к биографии», как и в «Записках чудака», обращение к дневнику связано не с важными событиями личного свойства, но с откровениями духовными и интеллектуальными: с «сильным проявлением мистической жизни», с увлечением новыми идеями и книгами.

Следующая вспышка дневниковой активности Белого относится к рубежу веков и опять-таки оказывается связана с литературно-художественными интересами начинающего писателя, с его «самоопределением себя, как „символиста“», и, что важно, с началом творческой деятельности. В «Материале к биографии» Белый называет свой дневник «идейно-литературным» и датирует обращение к нему мартом — апрелем 1899-го: «<…> я предпринимаю длиннейшее критическое исследование о драмах Генрика Ибсена и начинаю вести свой идейно-литературный дневник (все — пропало)» (МБ. С. 51).

В «Ракурсе к дневнику» уточнено, что этот дневниковый период начинается чуть раньше, с самого начала года. Так, в записи за январь 1899‐го отмечено: «Много читаю: Рэскин, Белинский, Ибсен, „Поэтика“ Аристотеля. Подробнейше изучаю вышедшую книгу Бальмонта „Тишина“. Веду „Дневник“ (пропавший) <…>». В записи за февраль («<…> пишу себе рецензии на художественные выставки и концерты; <…> волнуюсь „Художеств<енным> Театром“») и за март («Продолжаю работать над „Дневником“ и над своею статьей об Ибсене, разрастающейся весьма монументально»)