письмо с критикой Вашей поэмы, — которому ее хвалил; ведь есть персоны, которые во всех моих проявлениях ищут повода к ехидным осуждениям меня (де прилаживаюсь к современности); живешь под двойной цензурой (не только слева, но и справа) <…>[1478].

И в неотправленном письме Иванову-Разумнику, и в отправленном письме Санникову, и даже отчасти в дневниковых записях Белый пытается представить себя как человека искренних убеждений, чуждого ангажированности и не подстраивающегося под вкусы, моды и тенденции, а рецензию на поэму «В гостях у египтян» — как мужественный и принципиальный поступок, совершенный вопреки издевкам Иванова-Разумника и рекомендациям Машбиц-Верова. Однако эта картина весьма далека от реальности. Сам Белый в дневниковой записи за 6 августа 1932 года проговаривается: «<…> я буду писать о поэме Санникова и не для Машбица, а для Гронского»[1479]. И действительно, статья «Поэма о хлопке» писалась не как крик души, не как протест против «двойной цензуры (не только слева, но и справа)», а по согласованию с И. М. Гронским, который в то время был фигурой гораздо более могущественной, чем Машбиц-Веров и все другие якобы «гонители» Санникова, вместе взятые: он возглавлял не только журнал «Новый мир», но и газету «Известия». В этом плане примечательно, что — как выясняется из письма Санникову от 18 августа 1932 года — Белый первоначально планировал напечатать рецензию (видимо, в связи с актуальностью производственной тематики «В гостях у египтян») в «Известиях» (что автоматически выдвигало бы его в ряд ведущих советских публицистов) и лишь в процессе работы понял, что из‐за большого объема она не подойдет для газеты:

<…> боюсь, что размер статьи не менее листа и что не для «Известий» (по размеру), хотя по языку стараюсь писать изо всех сил просто. Думаю, что статья скорее для «Нового мира»; а может быть, в сборнике, редактируемом Гладковым, если там есть место статьям, нашлось бы ей место. Вам, или Гронскому, будет виднее[1480].

Иными словами, на заказную поэму «В гостях у египтян» (Санников ездил в 1930 году в Туркменистан в составе Первой ударной бригады писателей и обязан был «отчитаться» публикацией о поездке[1481]) Белый написал заказную рецензию «Поэма о хлопке» и очень обиделся, когда Иванов-Разумник ему на это намекнул («де прилаживаюсь к современности»).

Почему же Белый не отправил «ругательное» письмо Иванову-Разумнику, а заменил его кратким и более доброжелательным? Что же остановило обиженного и разгневанного писателя? К. Н. Бугаева в беседе с Д. Е. Максимовым сообщила туманно, что «ответное ругательное письмо Разумнику» не было отправлено, так как «посылать его отсоветовали»[1482]. Она не уточняет, кто отсоветовал, но если учитывать, что в то время Белый был не в Москве, а в Лебедяни, то есть в отрыве от своего литературного круга общения, то отсоветовать могли лишь двое — сама Клавдия Николаевна и ее сестра Елена Николаевна Кезельман, у которой Бугаевы в Лебедяни и гостили. Скорее всего, женщины действительно хотели сгладить конфликт. То, что К. Н. Бугаева после смерти Белого вступила с Ивановым-Разумником в переписку, а также то, что в дневнике Белого за 1933 год она собственноручно вырезала и вымарала нелестные слова мужа в его адрес[1483], косвенно об этом свидетельствует. Сам Белый, несмотря на то что был взбешен реакцией Иванова-Разумника, окончательного разрыва отношений тоже не хотел. Решение не отправлять ругательное письмо он, как уже говорилось ранее, объяснил нежеланием оскорбить Иванова-Разумника сравнением с Машбиц-Веровым.

Однако в дневнике Белого — в записи за 31 августа 1932 года — есть и еще одно, не вполне внятное, но, можно сказать, мистическое объяснение: «Написал Раз<умнику> В<асильевичу> письмо: не отправляю его, а прилагаю к „Дневнику“, Смоленская запретила посылать»[1484]. Под «Смоленской», скорее всего, имеется в виду Смоленская икона Божьей Матери. В главном храме Лебедяни, соборе Казанской иконы Божией Матери (закрыт около 1937 года), был придел Смоленской иконы Божией Матери[1485]. Получается, что Белый, несмотря на душивший его гнев, настолько переживал ссору с Ивановым-Разумником, что ходил в храм молиться, испрашивать совета, как поступить в сложившейся ситуации. И полученный ответ («Смоленская запретила посылать») определил то, что письмо было зачеркнуто и осталось в дневнике…

Решение не отправлять «ругательное письмо» не спасло отношений Белого и Иванова-Разумника. Хватило и краткого, показавшегося Белому более деликатным. В итоге Борис Николаевич и Разумник Васильевич окончательно поссорились. Опубликованная в «Новом мире» статья о поэме Санникова «В гостях у египтян» выявила то, о чем, видимо, некогда предупреждал Белого Иванов-Разумник. Это предупреждение, похожее на угрозу, Белый припомнил в неотправленном письме: «<…> таково содержание моего „Ай-Ая“ <то есть рецензии>, сегодня отвозимого в Москву, и из‐за него, дорогой друг, пожалуй, мы и в самом деле станем в „разных лагерях“, как вы однажды заметили мне: разумею в „по-э-ти-че-ских“!». Приписка Белого о том, что подразумевается «поэтический» антагонизм, была эвфемизмом, скрывающим то, что друзья-единомышленники разошлись по разным политическим лагерям.

За «Поэмой о хлопке» последовало выступление на Первом пленуме оргкомитета Союза советских писателей (в октябре 1932-го)[1486], была написана рецензия на роман Федора Гладкова «Энергия»[1487], задуманы производственный роман[1488] и статья о социалистическом реализме[1489]. «А. Белый умер советским писателем», — этой фразой заканчивался некролог ему в газете «Правда» 11 января 1934 года.

Иванов-Разумник пошел другим путем — тем, который наметил в детскосельской речи 1931 года. В 1932‐м он был арестован и в ссылке узнал о смерти Белого. Иванов-Разумник искренне горевал, но ссоры, вызванной поэмой Санникова, не забыл. «Он был „никаким“ критиком: мог же он (в разговорах со мной) ставить дюжинную поэму Санникова выше „Возмездия“ Блока, мог же он в последний год жизни написать статью о Гладкове (которую я не читал, но довольно и заглавия) <…> — слабость приспособленчества причиной <…>»[1490], — объяснял он грехи Белого. Пророчество о том, что бывшие друзья и единомышленники «станут в разных лагерях», сбылось. Характеризуя сильные и слабые стороны Белого, Иванов-Разумник подчеркивал: «воздавать должное можно и идейному врагу»[1491].

VIII. «И эмбрионы мыслей, и личные отметки»: дневники в жизни и творчестве Андрея Белого

Интерес к пристальному разглядыванию собственного «я» был вообще свойственен Серебряному веку с его установкой на жизнетворчество, но в случае Андрея Белого этот интерес можно считать не просто большим, но гипертрофированным[1492]. Автобиографические сочинения составляют весомый сегмент его творческого наследия. Автобиографический компонент проявился уже в дебютном произведении Белого — в «Симфонии (2‐й, драматической)» (1902).