— Потому что в детстве тебя так сильно пнули в задницу, что говно ударило в голову!

Над ним смеялись, и виновата в этом была она.

А теперь она еще и не появляется!

Шли дни, один за другим, все одинаковые, продолжалась погрузка вяленой рыбы, все под тем же неизменным серым небом, а она не появлялась. А он торчал на покатой палубе и не мог отделаться от мыслей о ней.

Все его дразнили. Он чувствовал, как при каждом намеке краснеет.

— Возлюбленная Кнуда Эрика, — называли они ее.

— Ну что, сегодня целовался? — спрашивал Рикард.

Или самое худшее:

— Неужели ты ей уже надоел?

Вяленая рыба уже почти дошла до комингса люка. Скоро все закончится, и они отплывут в Португалию. И он больше не увидит мисс Софию.

В отчаянии Кнуд Эрик решился на нечто неслыханное. Решил сам прийти на большую зеленую виллу. Встанет перед дверью веранды и отвернется, когда она откроет. Может, даже плюнет на землю. Сделает что-нибудь, чтобы ей стало ясно, что она ничего для него не значит, что у него свой собственный мир, который ей не пошатнуть.

Настал день, когда они готовили паруса к отплытию. В голову не приходило ни малейшей идеи, как с ней можно увидеться. Беспокойство переросло в панику. Как будто, если он не увидит ее напоследок, в его мире разразится катастрофа. Одним прыжком мальчик перемахнул через борт на причал и помчался к зеленой вилле. Дрейман кричал ему вслед, но он не обернулся.

Хотя виллу было видно с «Кристины», бежать пришлось далеко и большую часть дороги — в горку. Он задохнулся, пока добрался до места. Но у массивной входной двери не стал колебаться, а громко постучал. Пытаясь выровнять дыхание, чуть присел, упершись руками в бедра.

Так и стоял, когда открылась дверь.

Но перед ним стояла не мисс София, как он себе представлял, с горящим лицом воображая их последнюю, освободительную встречу, а та самая пожилая женщина, которая в первый раз провела его в дом.

В ее взгляде читался вопрос, как будто она ждала, что у него имеется важное сообщение для хозяина дома, могущественного мистера Смита.

— Мисс София, — выдавил он, все еще не в силах выпрямиться, задыхаясь после долгой пробежки.

Она покачала головой и произнесла несколько слов по-английски, из которых он смог уловить лишь два последних.

— …Not here[39].

Только по качанию головой он и смог понять, что она ответила, и если бы не его жалкое состояние, набросился бы на женщину, как будто возлагал на нее личную ответственность за отсутствие здесь предмета своих противоречивых чувств.

— Где? — тихо простонал он, все еще задыхаясь.

Женщина посмотрела на него с подозрением, явно раздумывая, стоит ли удостаивать бестолкового мальчишку ответом.

— Сент-Джонс, — произнесла она, подарив его взглядом, в котором ему почудились и злость и сочувствие, как бы странно это ни звучало.

Сент-Джонс — внутри у него все упало. Самый большой город на Ньюфаундленде, где часто швартовались марстальские шхуны, — это-то он знал.

И еще знал, что «Кристина» туда не пойдет.

Мисс София уехала. Вот почему она давно не появлялась. Девушка находилась в другой точке этого бесконечного мира, и они больше никогда не увидятся.

Нечто смутное, рвущееся сразу во всех направлениях закончилось, так и не успев как следует начаться.

Его ожидал Баер.

— Да что с тобой происходит? — сказал он, дав Кнуду Эрику подзатыльник.

— А далеко до Сент-Джонса? — спросил тот, не обратив внимания на удар.

— Какая муха тебя укусила? — заорал шкипер и отвесил еще один. — Сто восемьдесят морских миль. Но мы идем не в Сент-Джонс за юбками гоняться. А в Сетубал с вяленой треской для католиков.

Удары были несильные, скорее шлепки, а не удары. Голос Баера повеселел. Похоже, его все это забавляло.

— Глупыш, — сказал он, — ты у нас тут теперь, что ли, курс прокладываешь? Я говорил мистеру Смиту. Я говорил ему: смотрите за дочкой. Кружит она парням головы, балованая девка!

Когда на следующее утро они вышли из Литл-Бэя и находились в бухте Нотр-Дам, барометр упал. Дождь то шел, то прекращался, но море было спокойным. Ближе к вечеру показался маяк острова Фого. Теперь надо было идти вдоль побережья к Сент-Джонсу, а там выйти в Атлантический океан.

Ночью поднялся штормовой юго-восточный ветер, их стало сносить на скалистое побережье. Днем Кнуд Эрик видел высокие черные склоны гор сквозь пелену дождя. Теперь же, в непроницаемой ночной тьме, они приблизились незаметно, и лишь далекий шум прибоя возвещал об их близости. Команду разбудили, прозвучал приказ быть готовыми в любой момент подняться на палубу.

Луч света с маяка на мысе Бонависта прочесывал взволнованные воды, иногда в его свете паруса над их головами становились похожи на привидения, затем он снова падал на тяжелую колышущуюся завесу дождя. Берег был близко, и они зарифились, шли на одном фок-стакселе. «Кристина» совсем сбавила ход и качалась в пенных волнах, борясь со штормом.

Свет маяка мигал, как свет звезды, слишком сильно приблизившейся к морю, то поглощаемой волнами, то вырывающейся на свободу. Облака выступали из тьмы, как брюха больших акул, охотящихся друг на друга в поднебесье. Забрезжил рассвет, и маяк погас. Но шторм не прекратился.

Шкипер постучал по барометру.

— Это надолго, — сказал он мрачно и схватился за сердце, словно боясь, что оно не выдержит.

Кнуд Эрик никогда бы раньше не поверил. Оказывается, можно страшно скучать, когда твоей жизни угрожает опасность. Шторм продолжался день за днем. Волны без устали бились о корпус «Кристины», ветер завывал в рангоуте, рвал штурвал, держал их в постоянном напряжении, в состоянии боевой тревоги, которая тем не менее закончилась отуплением чувств, ощущением бесконечной пустоты.

Палуба постоянно находилась под водой из-за обрушивавшихся на нее волн. На плаву, казалось, держатся лишь корма да нос, два осколка, которые необъяснимым образом удерживались на одном расстоянии друг от друга среди хаоса бушующих волн и кипящей пены.

Кнуд Эрик смотрел на метущиеся низкие облака, на бесконечный марш волн к неизменному черному береговому барьеру — не прибежищу, не спасению, но верному концу, если только к нему приблизиться, — и ни о чем не думал.

Шторм продолжался, но «Кристина» держалась, и страх перед гибелью подавлялся отсутствием событий и постоянной болью от волдырей, покрывших его руки и шею, и если открытые раны еще не воспалились, то только потому, что их постоянно омывало соленой водой.

Тридцать дней они стояли на месте, качаясь в волнах. Иногда черная береговая линия скрывалась за горизонтом, превращаясь в свинцовую полоску между небом и морем, но затем разрасталась, высилась над ними наковальней, об которую молот моря скоро разобьет хрупкий корпус «Кристины».