лена сейчас же узнала о бегстве двора. Старый Чу, плача, сообщил о происшествии маленькой Уинг-Ти, а та прибежала немедленно сказать своей подруге.

— Уинг-Ти, дорогая! — воскликнула, не помня себя от радости, Елена. — Они бежали. Стало быть, Пекин уже взят... Наши здесь! Я скоро увижу своих, отца, маму... Николая... О Господи! Благодарю Тебя!

Уинг-Ти, однако, казалась печальной. Елена заметила это.

— Милая, дорогая Уинг-Ти, — заговорила она, обнимая и целуя маленькую китаянку. — Что с тобой? Скажи мне, отчего ты такая скучная? Разве ты не рада? Ну говори же!

Уинг-Ти тихо плакала:

— Чему мне радоваться? Твоя радость понятна... Ты скоро увидишь своих, вернёшься на родину. А куда пойдёт бедная, маленькая Уинг-Ти?

— Зачем так говорить? У тебя есть братья и он... этот лихой казак!..

Китаянка покачала головой:

— Я не знаю, что с братьями, где они... а он... этот казак... он забыл бедную Уинг-Ти. Какое ему дело до меня? Если он и увидит меня, то отвернётся с презрением... Разве он поверит, что Синь-Хо был всегда ко мне добр и обращался со мной, как отец?..

— Поверит, поверит... Ах, Уинг-Ти, Синь-Хо был добр и ко мне, все они добры были... Они вежливы, деликатны, предупредительны. И кто решится пустить этот слух, что китайцы — звери? Мы, две слабые, беззащитные девушки, всецело были в их власти, и ничего, кроме добра, не видели от них... Все, все... Я видела этого страшного принца Туана, о котором все мне ранее говорили, что это — дикий зверь, а он... он, веришь ли, Уинг-Ти, говорил со мной, как нежный отец, и обещал даже перевести на французский язык одну из сочинённых им сказок... А эта императрица... Про неё тоже рассказывали ужасы, а она — я два раза её видела — ласково улыбалась мне и однажды погладила меня по голове. А ведь она знала, что я здесь пленница. И все... все... они так хорошо относились к нам. Я уже ничего не говорю о Вань-Цзы! Ах, вот и он... Синь-Хо с ним. Легки на помине!

К павильону подходили Вань-Цзы, Синь-Хо и старый Чу.

Лица у всех троих были бледны, хотя Синь-Хо сохранял обычное спокойствие.

— «Сын Неба» уехал, стало быть, скоро здесь будут иностранцы! — говорил Чу. — Моя старая жена, узнав об этом, сказала мне: «Я стара уже и не боюсь смерти, но я не хочу умереть от руки варвара, не хочу, чтобы они оскорбляли моих дочерей и внучек. Я решила покончить с жизнью, ты же должен убедить девушек сделать то же». Так она мне сказала.

— А ты что ответил ей? — спросил Синь-Хо.

— Я отвечал так: «Ты права, старая, это — единственный путь избежать бесчестия и позорной смерти».

— Хороший ответ! — похвалил Синь-Хо.

— Потом я позвал к себе моих дочерей и внучек, — спокойным тоном продолжал старик. — И сказал им: «Милые дети, вы знаете, к нам в город вступили иностранные войска. Они придут, наверное, и к нам. Вас ждёт смерть. Они безжалостны и никому не будет пощады. Вы знаете также, что весь род наш отличался мужеством и добродетелью, и вы должны найти путь, как сохранить незапятнанной вашу честь, какой бы дорогой ценой вам ни пришлось заплатить за это». И они все, как одна, ответили мне: «Отец Чу, мы знаем, что мы должны делать, и не будем противиться своей судьбе».

Старик замолчан.

— Белые варвары скоро будут здесь, заметил Синь-Хо.

— Когда они подойдут к этой стене, то найдут моих девочек бездыханными! — ответил Чу и кротко взглянул на главу «И-хо-туана».

Тот молчал, только губы его кривила нервная судорога.

На глазах у Вань-Цзы, безмолвно слушавшего старика, выступили слёзы.

— Но, может быть, ничего этого не нужно будет, потупив голову, молвил он.

Синь-Хо сурово взглянул на него.

— Неужели ты можешь ждать чего-нибудь хорошего от людей, у которых вместо сердца камень, вместо чести сплошное лицемерие? — спросил он. — Ты знаешь европейцев...

— Не все они таковы! — попробовал возразить Вань-Цзы.— Вспомни, среди них есть русские...

— Русские сделали своё дело... Они были честными врагами, и нет стыда для нас быть побеждёнными ими. Но теперь выступят европейцы. Они шли сюда и прежде всего имели в виду завладеть Пекином, сокровищницей Азии, столицей, где в течение сорока веков собирались богатства всего мира... О, русские скоро уйдут, и тогда горе, горе Пекину!.. А ты, старик, — обратился он к Чу, — иди и постарайся, чтобы решение твоих девушек осталось непреклонно. Умирают только раз.

Чу поклонился и отстал от Синь-Хо и Вань-Цзы.

Те уже подходили к павильону, где жила Елена.

Девушка, завидев их, выбежала на крыльцо.

— Вань-Цзы, милый Вань-Цзы, — звала она. — Идите скорее! Дорогой, хороший Синь-Хо! Скажите, правда ли, что русские вступили в Пекин?

— Правда! — ответил, опустив голову, Вань-Цзы. — К нашему несчастью, это правда.

— О, как я рада! Простите меня! Я понимаю ваше горе, но вы поймите моё чувство...

Такая шумная радость — предвестница близкой печали, — заметил Синь-Хо.

— Что? Что вы хотите этим сказать? Уж не погибли ли мои отец и мать?

— Нет, Елена, они живы! — успокоил Вань-Цзы.

Но каково нам переносить всё, что происходит вокруг...

Все трое вошли в павильон.

Синь-Хо с удовольствием огляделся вокруг и словно про себя сказал:

— Жаль!

— Чего вам жаль, Синь-Хо? — воскликнула Елена.

— Вы говорите загадками.

— Всего жаль, девушка, всего... — печально объяснил глава «И-хо-туана». — Скоро камня на камне здесь не останется.

— Но почему же, добрый Синь-Хо?

— Потому что здесь европейцы.

— Ах, зачем вы так говорите, мой добрый друг! Вы не знаете европейцев.

— Нет, я их хорошо знаю.

— Не знаете, иначе вы не говорили бы так!.. Вы и милого Вань-Цзы заставили думать о них худо, и он заразился вашими воззрениями... Перестаньте! Никто из европейцев никогда и никому не сделает зла. Они же все христиане!..

— Зачем же тогда они пришли сюда? — поднял голову Синь-Хо. — Что им здесь нудно?

— Но этот бунт... — заикнулась Елена и сама испугалась.

Жёлтое лицо Синь-Хо всё налилось кровью. Глаза засверкали, он был ужасен.

— Ты осмелилась сказать «бунт», несчастная! — вскричал он. — Какое лицемерие! Бунт? Против кого?.. Восстал ли хоть один из самых буйных жителей нашей страны против своего законного правительства? Нет! Озлобившийся народ сам погнал от себя гнусных хищников, волков в овечьей шкуре, которых послала сюда Европа, нацепив на них вывески проповедников любви к ближнему... О, народ не слепой! Слышишь ты, белолицая девушка?..