же я продолжал — хотя и более сдержанно — писать так, что испанцы меня бы не поняли, писал, так сказать, с целью быть непонятым. Гностики утверждают, что единственный способ избавиться от греха — это совершить его и так от него освободиться. В моих книгах тех лет я, кажется, насовершал большинство из главных литературных грехов, отчасти под влиянием крупного писателя Леопольдо Лугонеса, которым я и теперь не могу не восхищаться. Грехи эти были следующие: красивость слога, местный колорит, поиски неожиданного и стиль семнадцатого века. Теперь я уже не чувствую себя виновным в этих крайностях; те книги написаны кем-то другим. Но еще несколько лет тому назад, будь цена не слишком высока, я бы скупил все экземпляры и сжег бы их.

Из стихов того времени я, возможно, исключил бы мой второй сборник «Luna de enfrente» («Луна напротив»). Он был напечатан в 1925 году, это своего рода бунт против бутафорского местного колорита. Среди нагроможденных там нелепостей была транскрипция моего имени в стиле чилийского девятнадцатого века — как «Jorje»[199] (это была робкая попытка фонетического написания); употребление «i» в значении «и» вместо испанского «у» (крупнейший наш писатель Сармьенто делал то же самое, стараясь быть как можно меньше испанцем); также пропуск конечного «d» в словах вроде «autorida» и «ciudá». В последующих изданиях я пропустил худшие стихотворения, сгладил эксцентричность и последовательно — в нескольких переизданиях — исправлял и упрощал стихи. Третий сборник тех лет, «Quaderno San Martin»[200] (название не имеет ничего общего с национальным героем, это просто домашнее название старой тетради, в которую я вписывал стихи), содержит несколько вполне приемлемых вещей, вроде «La noche que en el Sur lo velaron», название, замечательно переведенное Робертом Фитцджеральдом{519} как «Бдение над мертвым на Южной стороне», и «Muertes de Buenos Aires» («Смерти в Буэнос-Айресе»), о двух главных кладбищах в аргентинской столице. Одно стихотворение в этой книге (не из самых моих любимых) каким-то образом стало малой аргентинской классикой: «Легендарное основание Буэнос-Айреса». Эта книга также подвергалась улучшению или чистке — в течение ряда лет производились купюры и переработки.

В 1929 году третья книга эссе удостоилась Второй муниципальной премии в три тысячи песо, что в те дни было изрядной суммой. Благодаря ей я, во-первых, смог приобрести подержанные тома одиннадцатого издания Британской энциклопедии. Во-вторых, мне было обеспечено существование на год, и я решил, что буду писать большую книгу на сугубо аргентинскую тему. Мать хотела, чтобы я писал о каком-нибудь из трех действительно крупных поэтов — Аскасуби, Альмафуэрте или Лугонесе. Теперь я жалею, что ее не послушал. Я же, напротив, задумал писать о популярном, но второстепенном поэте Эваристо Каррьего. Мать и отец говорили, что стихи у него посредственные. «Но он же был нашим другом и соседом», — возражал я. «Ну что ж, если ты считаешь, что это делает его достойной темой для книги, пиши о нем», — сказали они. Каррьего открыл литературные возможности убогих, грязных окраин города — Палермо моего детства. В своем жизненном пути он прошел ту же эволюцию, что и танго, — вначале озорной, дерзкий, отважный, он потом стал сентиментальным. В 1912 году, двадцати девяти лет, он скончался от туберкулеза, оставив всего одну книгу стихов{520}. Помнится, один экземпляр, с посвящением моему отцу, мы взяли с собой в Женеву, и там я его читал и перечитывал. Году в 1909-м Каррьего посвятил стихотворение моей матери. Он прямо вписал его в ее альбом. Там были такие слова обо мне: «И пусть ваш сын… идет вперед, парит на крыльях вдохновенья, благую весть неся в народ, из спелых гроздьев выжмет он вино песнопений». Однако, когда я принялся за эту книгу, со мной произошло то же, что с Карлейлем, когда он писал своего «Фридриха Великого»{521}. Чем больше я продвигался вперед, тем меньше думал о своем герое. Начал я с намерением честно изложить его биографию, но по ходу дела все сильнее увлекался старым Буэнос-Айресом. Читатели, разумеется, не замедлили обнаружить, что книга не очень-то соответствует своему названию «Эваристо Каррьего», и ожидаемого впечатления она не произвела. Когда через двадцать пять лет вышло ее второе издание как четвертый том моего «полного» собрания сочинений, я дополнил книгу несколькими новыми главами, одна из них — «История танго». Благодаря этим дополнениям «Эваристо Каррьего», на мой взгляд, стал намного полнее и лучше.

Журнал «Призма», основанный в 1921 году и закончившийся на втором номере, был самым ранним из издававшихся мною журналов. Наша небольшая группа ультраистов жаждала иметь свой журнал, но выпускать настоящий журнал было нам не по средствам. Я обратил внимание на расклеенные на досках объявления, и мне пришло в голову, что мы можем напечатать «стенной журнал» и вот так же сами расклеивать его на домах в разных концах города. Каждый выпуск представлял собой один большой лист и содержал наш манифест и шесть или восемь стихотворений со щедро оставленными полями и гравюрой работы моей сестры. Мы отправились ночью — Гонсалес Лануса, Пиньеро, мой кузен и я, — вооруженные банками с клеем и кистями, которыми нас снабдила моя мать, и, пройдя много миль, расклеили свои листы на улицах Санта-Фе, Кальяо, Энтре-Риос и Мехико. Большинство листов с нашими творениями были почти сразу содраны возмущенными читателями, однако, на наше счастье, Альфредо Бьянки из «Носотрос» увидел один лист и предложил нам опубликовать антологию ультраистских стихов на страницах своего почтенного журнала. После «Призмы» мы отважились на шестистраничный журнал, тоже по сути один лист, напечатанный с обеих сторон и дважды сложенный. Это был первый журнал «Проа» («Нос корабля»), вышли три его номера. Два года спустя, в 1924 году, появился второй «Проа». Как-то днем молодой поэт из Кордовы Брандан Караффа{522} зашел ко мне в «Гарден-отель», где мы жили по возвращении из второй нашей поездки в Европу. Он мне рассказал, что Рикардо Гуиральдес и Пабло Рохас Пас{523} решили издавать журнал, который представлял бы молодое литературное поколение, и, мол, все говорят, что если его цель такова, то без меня никак не обойтись. В тот же вечер я отправился в «Феникс-отель», где жил Гуиральдес. Он приветствовал меня следующими словами: «Брандан мне говорил, что позавчера вечером вы все собрались с тем, чтобы основать журнал молодых писателей, и все сказали, что без меня никак не обойтись». В эту минуту вошел Рохас Пас и с волнением сказал: «Я очень польщен». Тут вмешался я и сказал: «Позавчера вечером трое нас