— Это я тоже учитываю.

Она задумалась, не зная, что сказать дальше.

— Мне страшно не хочется делать ничего такого, от чегопострадало бы наше предприятие, — продолжал наседать я. — И у тебя, и у меняесть работа, которая хорошо оплачивается. Брекинридж не дурак. Он направил менясюда, если можно так выразиться, на испытание. Послушай, у меня явно былипредшественники. Что случилось с ними?

— Я не знаю. Они больше не возвращались. Очевидно, то былиразовые предложения.

— Вот это меня и беспокоит, — сказал я. — Я не ценю разовыхпредложений. Я увижу тебя завтра, Долорес?

— Спокойной ночи, Дональд, — неуверенно сказала она и быстроудалилась.

В хижине Мелиты Дун свет не горел. Она выключила его ещеминут тридцать назад и, чего доброго, легла спать. Скорее всего она была не изтех девушек, которые отход ко сну превращают в длительный ритуал по поддержаниюухода за собой и красоты.

Придя к себе, я самым тщательным образом все осмотрел. Моежилище включало небольшую прихожую, спальную комнату, ванную, большой шкаф, идва крыльца: заднее и переднее. Имелась тут и газовая горелка.

Архитектурный стиль дома, где мне выпало обитать, заставлялпредположить, что осенью и зимой тут выдаются холодные вечера, и что когда-тоздесь стояли две печки, которые топились дровами: одна обогревала прихожую, авторая — спальню. На заднем крыльце я обнаружил поленицу из мелко наколотыхдров.

Нас с Мелитой Дун разделяли какие-то десять футов. Окно ееспальни располагалось напротив моего, но несколько под углом, и я мог видетьтолько часть ее комнаты.

Мелита любила не только рано ложиться, но, видно, имелапривычку спать при открытых окнах. Я это заметил по колышущимся кружевнымзанавескам, которые развевал прохладный воздух, долетавший сюда из прерий.

Я разделся, облачился в пижаму, забрался под одеяло имгновенно уснул. Не знаю, столько времени я проспал, но внезапно пробудился.Скорее всего от шума или какого-то резкого звука.

Один из углов моей спальни был ярко освещен.

Я соскочил с кровати и бросился к двери, но потом сообразил,что свет падает ко мне из освещенного окна напротив. Осторожно приблизившись кокну, я попытался разглядеть часть чужой спальни.

В следующую секунду в комнате Мелиты Дун мелькнула тень,затем еще одна. Определенно там находились двое.

До меня донесся голос мужчины, низкий, с требовательнымиинтонациями. В ответ женщина что-то сказала ему — коротко и быстро. Затем вновьраздался мужской голос. Теперь его тон совершенно не терпел возражений.

Внезапно Мелита Дун оказалась в углу комнаты, попав такимобразом в поле моего зрения.

На ней была тонкая прозрачная ночная рубашка с накинутымповерх пушистым халатом, и у меня перехватило дыхание.

Но вот рука мужчины схватила ее за запястье.

Мужчину я не разглядел. Сумел различить только одну егоруку, зато на руке заметил кольцо. Оно было из массивного золота. С рубином вцентре.

От этого камня исходило таинственное и зловещее красноесвечение.

Я готов был поклясться.., почти готов был поклясться, что подобноекольцо видел совсем недавно на руке Хелменна Бруно.

Вдруг хижина Дун погрузилась в темноту. Свет в ее окне горелне больше двух минут после того, как я проснулся.

Я открыл окно, но никаких голосов не услышал. Я на цыпочкахподошел к входной двери и приоткрыл ее, чтобы, если Бруно выйдет из дома,получше рассмотреть его и выяснить: хромает ли он при ходьбе и опирается ли приэтом на трость.

Прождав минут десять и никого так и не заметив, я тихоприблизился к задней двери, вышел на крыльцо и оглядел соседний дом.

Передо мной была точно такая же дверь с точно таким жекрыльцом. Вполне возможно, что он ушел через эту заднюю дверь, затем свернулнаправо, а не налево, обойдя мою хижину с той стороны, которую я не мог видеть,и двинулся в сторону проходившей неподалеку дороги.

Эта дорога оказалась немощеной. И больше походила напроселочную, которую обычно используют для подвоза мебели или провизии,наверное, так оно и было на самом деле. Пыли на ней было мало, поскольку почвапредставляла собой в основном мелкоизмельченный гранит, обеспечивающий прочноепокрытие.

Я оделся, сунул в карман маленький фонарик и через заднююдверь выскользнул из хижины. Держась в тени домов и деревьев, я выбрался надорогу, затем стянул куртку и, прикрыв ею фонарик, принялся отыскивать следы.

И, конечно, сразу обнаружил их: следы мужских ботинок,которые вели в направлении хижины Бруно.

Я не рискнул идти по ним далеко. Впрочем в этом не былоникакой необходимости. Я убедился, что тот, кто прошел недавно здесь, шагалнормальной походкой здорового человека.

Одно мне только не понравилось — после себя я тоже оставилследы. На дороге такого рода все, что движется, оставляет отпечатки, и хорошемуследопыту не составляет труда выяснить, куда ведут мои следы.

Конечно, можно было загладить их ладонью, но это вызвало быеще большие подозрения.

Рано утром ковбои отправятся на поиски верховых и вьючныхлошадей, которые за ночь могли забрести неизвестно куда. Эти люди прекрасноумели читать любые следы, оставленные не только человеком.

Я повернулся и зашагал назад вдоль проселочной дороги, не стараясьуже скрыть свои следы. Очень сомнительно, что Бруно захочет выяснить, не следилли кто за ним этой ночью, но первый ковбой, который проедет утром тут налошади, обратит внимание на следы ног человека. Если он будет сидеть в джипеили пикапе, то они, пожалуй, не бросятся ему в глаза, а если и бросятся, то онрешит, будто кто-то надумал прогуляться.

Я осторожно обогнул соседние хижины, пробрался к себе и легспать.

Крамер сказал мне, что лошадей кормят в шесть, а после семиначинают седлать, чистить и готовить к утренним прогулкам, которые совершалисьпочти ежедневно в половине девятого. Два или три раза в неделю, когдаустраивались прогулки с завтраком на природе, выезжали пораньше.

На сегодня такой завтрак вроде не планировался, поэтому в половинеседьмого я был уже на конюшне.

Приблизительно в шесть сорок пять ковбои вышли из столовой,где им подавался ранний завтрак.

Крамер удивленно посмотрел на меня и спросил:

— Черт возьми, а что ты тут делаешь?

— Проклятая предрасположенность к действию, — ответил я. —Как бы поздно я не лег спать, с рассветом все равно просыпаюсь, а проснувшисьвстаю и принимаюсь за труды. В городе я еще как-то могу контролировать этотнервный импульс, но здесь, на открытом свежем воздухе, часами валяться в кровати— по-моему, преступление.