отменной, и закалки хватило на всю оставшуюся жизнь.

Ровно через год некое подобие курса молодого бойца повторилось. В середине июля, прямо накануне отпуска, с целью проверки психологической устойчивости, командование организовало преодоление огневой полосы. При всей своей условности, это испытание было вовсе небезопасным.

Бежать нужно было в противохимическом защитном костюме (ОЗК), в противогазе, с автоматом и аптечкой, по пересечённой местности, по траншеям, завалам и руинам зданий. Всё это хозяйство было обильно полито напалмом и полыхало огненной стеной. Кроме того, нужно было вести огонь из автомата, правда холостыми патронами и, сделав обезболивающий укол манекену в такой же амуниции, вынести его к финишу и самому не сдохнуть, поскольку погода была и так около тридцати градусов, безо всякого напалма.

Апранин бежал лихо, перескакивая через кирпичи и горящие коряги, густо поливая автоматными очередями в осатаневшее солнце, злорадно ухмыляющееся сквозь клубы чёрного дыма. Подскочив к манекену, он сходу вогнал ему в задницу иглу противошокового шприц-тюбика и уже хотел взгромоздить бедолагу на плечи, как вдруг неожиданно манекен ожил, подскочил и как мустанг, выдав Апранину трёхэтажную «благодарность», скачками понёсся в сторону пожарных машин стоящих вдоль финишной линии.

Через несколько секунд и Юрий, давясь от смеха, сбросив с себя защиту и форму, вместе с остальными участниками огненного прорыва подставлял потное разгорячённое тело под прохладную струю пожарного брандспойта. «Манекена» он вычислил сразу же, поскольку тот, всё ещё дико озираясь по сторонам, держался за «излеченное» место, пытаясь, видимо, определить «спасителя» или выясняя, не узнали ли его самого. Как бы там ни было, эта ситуация явно напомнила миру, что, делая любое дело, филонить глупо, вредно, а иногда даже и больно.

Загруженное все двадцать четыре часа в сутки время шло быстро, сменяя семестры и отпуска. Караулы были примерно один раз в месяц и являлись скорее разнообразием, нежели бременем.

Несколько раз Апранину «сильно повезло» стоять на почётном первом посту в штабе у знамени училища. Выставленный, как в музее на экспозиции, часовой не имел права ни сойти с места, ни облокотиться, ни просто расслабиться. Два часа стоял он как заговорённый перед стеклянным «аквариумом» дежурного по училищу, уставившись на садистски вывешенные перед носом часы. Особенно трудно было ночью, когда вокруг вообще ничего не происходило, и стрелки ползли в гулкой тишине по циферблату как полумёртвые, и иногда казалось, что они вообще идут назад.

В основном же Юрий ходил на дальний третий пост, который назывался просто и солидно: склад артвооружения. Он представлял собой прямоугольник длинной около ста пятидесяти и шириной, примерно, в пятьдесят метров, расположенный в сосновом бору на удалённой территории училища, на его границе, примыкающей с одной стороны к лесопарку, а с другой к бескрайней пойме реки Ока, покрытой лугами и ивняком по берегам.

Зона поста была окружена забором, несколькими плотными рядами колючей проволоки и сигнальными системами. Освещение было установлено строго только по периметру, с тем расчётом, чтобы часовой ночью всё время находился в тени относительно внешнего наблюдения, в то же время, как ему самому всё происходящее вокруг было бы видно, как на ладони. Кроме того, пост имел три точки связи с караульным помещением, в противоположных концах и в центре.

Сами склады в основном были полузаглубленные и обвалованные землёй, выходя на поверхность лишь кирпичными фронтонами, выкрашенными в маскировочный зелёный цвет, с воротами, замками и печатями, так что обзор был нормальный.

Путь из конца в конец составлял, примерно, триста небольших шагов, на которые уходило около пяти минут, стало быть, в оба конца – десять. Это было очень важно, поскольку десять путешествий из конца в конец с остановками, созерцанием и философскими размышлениями приводили к тому, что два часа пролетали незаметно, да ещё с прогулкой на свежем воздухе в сосновом бору!

Зимой выдавались тулуп и валенки, а весной и летом вся территория поста была усыпана одуванчиками и незабудками. Посередине между подвалами лежал огромный ракетный контейнер из жёлтого тяжеленного стеклопластика, вернее его часть, длинной метров шесть, на котором можно было незаметно и посидеть в этом раю, особенно днём, когда пост вскрывали.

По ночам было слышно, как далеко шумит поезд, и была видна цепочка огоньков, бегущая по мосту над рекой. Пахло лугами, свежестью и еле уловимый запах далёкого костра будоражил воспоминания. Всё это вызывало в сердце у Юрия щемящее и тёплое чувство о доме, о родных местах, природа которых очень напоминала здешнюю.

Но не службой единой жив человек!

Гитары на первом курсе в казарме не было, но в комнате отдыха, традиционно называемой «красной» или «ленинской», стояло древнее пианино. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – тяготы и лишения воинской службы прокатились по несчастному инструменту полной мерой!

Апранин, переложив по слуху аккорды на клавиши, оживил воскресший инструмент, и вскоре вполне мог аккомпанировать. На курсе оказалось, как всегда, ещё несколько вундеркиндов. Таким образом, в секретном ракетном ВУЗе появился курсовой вокально-инструментальный ансамбль под натурально заграничным названием «Felmi», что «в переводе» с военного на гражданский означало: факультет электромехаников.

Каждый курс, обладающий подобной «джаз бандой», по очереди проводил вечера танцев в клубе училища на казённой, но вполне приличной аппаратуре, со своим репертуаром и на свой манер. Такие мероприятия нередко заканчивались массовой потасовкой, когда над сотней «отдыхающих» молодцов летали стулья и фуражки, а музыканты, забившись в дальний угол, воодушевлённо и с упоением орали: «хоп, хей, хоп!…, хоп, хей, хоп!».

Ничего не поделаешь, у молодости энергии много, ума мало, гормоны бродят, кулаки чешутся… Вообще говоря, хорошего в этом, конечно, было мало, однако, ничем плохим это тоже обычно не кончалось.

После буйного увеселения было так: всех, «живых и мёртвых» строили в казарме. Старшина Скворцов выносил табуретку, начальник курса майор Куропаткин, имевший рост полтора метра с фуражкой, забирался на неё и пристально рассматривал рожи своих самураев. Отмеченных синяками и ссадинами выводили на середину и допрашивали, но «двухметровые деточки», с видом заблудших овечек, потупив глазки, робко отвечали, что, дескать, где-то нечаянно поскользнувшись, на что-то неловко падали и в темноте на что-то натыкались. Красавчик же блондин с голубыми глазами и длинными белокурыми ресницами Юрочка Егоров, бывший «нахимовец», сын генерал-полковника и начальника Главного управления Министерства обороны, исколотый наколками с головы до ног, будучи ростом с Куропаткина и получивший в драке удал ножкой стула в глаз, простодушно моргал оставшимся глазом и рассказывал перед давящимся от смеха строем леденящую душу историю о том, как будучи в наряде и убирая канцелярию начальника курса, наткнулся на