натянула брезентовые рукавицы. Усмешливо покосилась в сторону одиноко сидевшего Яшки, проговорила:

— Пойдем, подруженька, робить. Женихи ленивых не любят. Верно, Яков?

— Больно ты шустрая, — нехотя отозвался Яков, — замуж, что ли, собралась?

— Ага! Только не за тебя, черномазого.

Люба шагнула в болотную жижу. Склонившись, девушки стали подпиливать высокую гладкую сосну. Изжелта-белые пахучие опилки посыпались на прошлогоднюю чахлую траву, поплыли между кочками.

Натка мурлыкала какую-то бессмыслицу. Дернет пилой, пропоет:

Была весна…

Еще раз дернет, добавит:

Цвели дрова, и пели лошади…

На скуластом, румяном от работы лице Натки ребячливо-задиристое выражение. Люба сердито спросила:

— Где ты такую чепуху услышала?

Натка рассмеялась:

— Здесь. Что — не нравится? А Якову — очень! Гляди, до ушей рот растворил, глухаря к ужину поймает…

Яшка от досады сплюнул, чертыхнулся.

Люба, упираясь рогатиной в ствол, попросила Натку:

— Помогай!

Девушки изо всех сил навалились на упоры, чтобы подпиленное дерево быстрее рухнуло. Сосна накренилась, со скрипом, усиливая разбег, круто пошла вниз. Люба отскочила и по грудь ухнула в скрытую под водой яму.

Яшка опрометью кинулся к яме. Схватил Любу за протянутые в нелепо больших рукавицах руки. Подхватил на руки и — к машине. Рядом семенила растерянная Натка. Словно в забытьи, она повторяла:

— Как же это ты, Любушка, а?..

— Отпусти, — жалобно попросила Люба, но Яшка будто не слышал ее просьбы. Только заглянул ей в глаза — в них была растерянность, но не испуг. И что-то жалостливое, молящее, как у напроказившего ребенка.

А Яшка смотрел на нее пронзительными немигающими глазами и взглядом словно о чем-то просил. Спотыкаясь о кочки, он чуть-не бегом донес девушку до самосвала. Посадил в кабину, втиснулся сам.

— Гони! — приказал он шоферу.

— Ты куда? — окликнул его бригадир.

— На свадьбу, — процедил Яшка и зло, повышая голос: — Не видишь, человек пострадал. Должен я помочь или нет? Гони! — повторил он шоферу.

Яшка довел Любу до дверей барака и мгновенно скрылся.

Вернулся с поллитровкой в кармане. Силой заставил Любу, которая успела переодеться в сухое, выпить водки, посоветовал лечь в постель и ушел.

Яшкина водка не помогла. Люба металась в бреду. Ко лбу ее нельзя было прикоснуться. Больницы в поселке не было. Врач медпункта настаивала, чтобы Любу увезли в город, но Натка не разрешила. За Любой ухаживали — в комнате было четверо девчат — по очереди. Отпрашивались раньше со смены, чтобы с рук на руки передать больную. Люба никого не узнавала, часто просила пить. На четвертый день, когда Натка, усталая после работы, сидела у кровати и с горестной задумчивостью поправляла на лбу у Любы смоченное под краном полотенце, та впервые открыла глаза, ясным измученным взглядом посмотрела на подругу.

— Очнулась? — радостно, словно не веря себе, воскликнула Натка.

Люба в ответ слабо улыбнулась. На щеках ее проступил едва заметный румянец. Девушка приподнялась, оперлась на локоть. Осмотрелась, точно была в чужой комнате.

— Долго я так?..

— Четвертый день. Да ты лежи, лежи, — зачастила Натка, — тебе нельзя много говорить. Так докторша наказывала. У тебя воспаление легких.

— Я очень хочу есть. — Люба выпростала из-под одеяла руки, сняла полотенце.

— Сейчас, Любушка, сейчас, миленькая, — Наткиной радости не было предела.

Она засуетилась, загремела кастрюлями. Из-за цветастой ситцевой занавески, где стоял кухонный столик с электрической плиткой, донесся ее голос:

— А Яшка-то, знаешь, рвется к тебе. Не может быть, говорит, чтобы не выздоровела. Мало, значит, водки ей дал, надо было больше. Самое верное средство от простуды. Хочет на тебя поглядеть, только я не пускаю. Нечего ему здесь делать!

Люба слушала, уронив голову на подушку, — она была еще очень слаба. Упоминание о Яшке вызвало в душе Любы противоречивые чувства. Приятно было узнать, что о ней кто-то, кроме подруг, заботится. Но почему именно Яшка, зубоскал и увалень, которому, кажется, на все на свете наплевать? Только потому, что помог выбраться из ямы?.. И все-таки не кто-то, а Яшка справляется у девчат о ее здоровье.

Девушка лежала, прикрывая рукой глаза отсвета. По белой наволочке разметались каштановые косы. В серых глазах — горячечный острый блеск.

— Тебе плохо? — всполошилась Натка, подходя со сковородкой в руках, на которой сердито шипела, вздувалась мелкими белыми пузырьками яичница.

Люба открыла глаза, улыбка тронула ее полные, побледневшие губы:

— Голова немного закружилась.

— А глазищи у тебя! Большие такие, красивые!.. — Натка присела на табуретку, с простосердечной завистью сказала: — Ты еще интереснее стала. Нет, правда! Не веришь?

— Нырни в ледяную воду — и ты похорошеешь, — шуткой защищалась Люба.

— А мне ныряй не ныряй — не поможет. Разве только Яшка лишний раз взглянет, — лукаво сказала Натка.

— Ну уж заладила: Яшка да Яшка. Нашла свет в окошке… — устало сказала Люба.

Но сама продолжала думать о Яшке. И на второй и на третий день.

Девчата, как только Люба стала поправляться, занялись своими делами, вечерами бегали в кино. Неуютно одной в помещении. Тоскливо. И все чаще вспоминала Люба, как упала в яму, и свой страх словно заново переживала. Вспоминала Яшку. Крепкого. Грубоватого. Сильного. Какой он на самом деле? Может, это только кажется, что грубый… Он тогда — Люба это отлично помнит — отчего-то испугался…

Однажды, когда сумерки окрасили беленые стены комнаты в синий цвет, в дверь кто-то сильно постучал. Вошел Яшка, щелкнул выключателем. Люба зажмурилась от яркого света и тут же спохватилась — натянула одеяло на голое плечо, прикрыла узкие розовые тесемки сорочки.

Яшка стоял у порога — широкий в плечах, лохматый, и, как всегда, скалил ровные белые зубы.

— Физкульт-привет! — залихватски поздоровался он и осведомился: — Живая? Совсем живая? Хорош-шо!..

Ах, какой же он, этот Яшка, нескладный! И все-то у него не так, и все иначе, чем у других.

Яшка шагнул и пошатнулся.

«Пьяный», — брезгливо подумала Люба.

Яшка между тем прошел к столу, с шумом вывалил кульки с конфетами, банку консервированных яблок, печенье. Со скрипом уселся на табурет.

— Ты пьяный? Зачем ты пьяный пришел?

— За твое здоровье выпил… — услышала Люба, и это напомнило о том, что Яшка — ее спаситель.

— Раздевайся, гостем будешь, — сухо предложила девушка.

Яшка в ответ скрипнул табуретом. Сидел прямо, не сводя с девушки блестевших, возбужденных глаз.

— Ну что ты, Яков, так смотришь? Раздевайся, говорю…

— А может сразу выгонишь? — с пьяной, какой-то злой откровенностью сказал Яшка. — Меня многие гнали…

Люба на всякий случай строго заметила:

— А ты не ходи ко многим.

Досадливо поморщилась, злясь на себя и на Яшку, еще строже повторила:

— Раздевайся и вскипяти чай. Голодный, поди? — в последних словах как-то само собой прозвучало сочувствие.