А сейчас его выгоняют из родного села, как какого-нибудь злодея.

Флора тихо заплакала.

— Кто знает, может, еще и не выселят, — неуверенно произнес Матэ.

— В списке он.

— Могут вычеркнуть из списка.

— У нас для этого связей нет.

— А муж твой тоже шваб?

— Нет. Я потому и пошла за него, что он простой шахтер. Мы надеялись, что отца теперь никто не тронет. До сего дня все было спокойно, а утром прибежал братишка и сказал, что все напрасно: отца тоже включили в список немцев, подлежащих переселению.

Флора замолчала, словно рассказ утомил ее. Глаза ее печально поблескивали в темноте.

— Если мужу удастся сделать так, чтобы отца не выселили, я до смерти буду ему верна, — неожиданно сказала Флора и, не получив ответа, свернулась клубочком под одеялом.

Матэ ничего не сказал ей. Лежа на кровати и глядя куда-то в пустоту, он думал о том, как это родные Флоры смогли уговорить ее выйти за старика. Он вдруг почувствовал, что от стен дома и старой мебели пахнет чем-то неприятным, затхлым.

— А ты ничуть не похожа на немку, — сказал Матэ и погладил женщину по плечу.

Некоторое время они лежали молча, пока с улицы не раздался звук чьих-то шагов. Кто-то шел размеренными шагами.

— Муж твой ночью не может вернуться? — беспокойно спросил Матэ.

Женщина побледнела, но, покачав головой, ответила:

— Такого еще ни разу не было.

Не испытывая особого страха и волнения, он встал и, взяв свою одежду, подошел к окошку.

«Я вовсе не хочу, чтобы меня стукнули по голове, — подумал он. — Но прежде чем он меня ударит, я вырву топор у него из рук».

Метрах в пятидесяти от дома, в тени деревьев, промелькнула чья-то фигура. И снова тишина.

«Хорошо еще, что я не показал своего испуга перед Флорой, — вздохнул Матэ. Посмотрев еще раз в окно, он начал одеваться. — Нужно что-то сказать ей. А что? Что я люблю ее и хочу прийти к ней еще?»

Флора тоже встала и оделась. Она уже оправилась от испуга. Ей хотелось, чтобы Матэ остался у нее до утра, но она понимала, что этого не будет, и потому чувствовала себя одинокой. В душе росла неприязнь к Матэ, и потому, расставаясь, она не сказала ему ни одного ласкового слова.

Расстались они сухо, совсем не так, как хотели оба.

Матэ пошел к железной дороге, чтобы в темноте не перебираться через обрыв. Было два часа ночи. Идти домой желания не было, он все равно не смог бы заснуть. Ребята до этого много болтали ему о Флоре, но теперь Матэ не верил им. «Если бы они видели меня с ней, вот бы удивились».

Матэ зашагал быстрее. Его охватило радостное чувство. Впервые в жизни он почувствовал, как хорошо любить. В кустах он остановился и прислушался. Было тихо. Ему показалось, что даже деревья уважительно склоняются перед ним. Он побежал и, когда до дороги осталось совсем немного, остановился, сел под дерево, стал гладить рукой траву. Ночь была темной, тучи затянули небо.

Он вспомнил серебряные блики в темной комнате, когда он лежал рядом с Флорой в постели, и от нахлынувшего счастья не мог заснуть.

«Я могу помочь отцу Флоры не так, как ее муж, — подумал он. — Теперь, после того, что у нас с ней было, это мой долг».

Он встал и медленно пошел к железнодорожному полотну. У желтого здания школы остановился; потом не спеша влез на полотно и спустился с противоположной стороны насыпи, подняв облачко угольной пыли.

Возле каменного моста внизу, опустив голову на грудь, сидел худой мужчина. Лицо у него было небритое и усталое. На левой руке белела свежая повязка. Марля в темноте сразу бросалась в глаза.

— Что-нибудь случилось? — спросил Матэ, остановившись.

— Ничего, — недовольно буркнул незнакомец, подняв голову. — Вот решил отдохнуть немного.

Лунный свет, пробившись сквозь тучи, осветил долину призрачным светом.

— Часы у вас есть? — спросил мужчина.

— Нет, но я примерно знаю, который сейчас час.

— Примерно и я знаю.

Глядя на перевязанную руку незнакомца, Матэ спросил:

— Руку где поранили?

— Ночью топором нечаянно тяпнул. Клин хотел вырубить.

— Тогда почему же с такой рукой домой не идете? — невольно вздрогнув, поинтересовался Матэ.

— До дома далеко, — пояснил незнакомец. — Я за горой живу.

— Что же, у вас здесь нет никого из друзей, у кого можно было бы переночевать?

Незнакомец молчал.

— Хоть бы костер разожгли, — посоветовал Матэ, присев на корточки рядом с незнакомцем. — Скоро роса упадет на землю, замерзнете. Еще простудитесь.

— Оставьте меня в покое! — с раздражением произнес незнакомец и отвернулся от Матэ.

«Должно быть, собачья жизнь у этого человека, — сочувственно подумал Матэ, — если он с разрубленной рукой вынужден ночью спать под открытым небом».

Попрощавшись с незнакомцем, Матэ направился в поселок. От возвышенного настроения, в котором он только что находился, не осталось и следа, напротив, в душе росло какое-то беспокойство.

Чтобы не разбудить мать и сестер, Матэ осторожно нажал на ручку двери и вошел в кухню. Но мать еще не спала. Она сидела в темноте у печки.

Работа в шахте в те годы была тяжелой, а в забоях с тонкими пластами угля прямо-таки адской. Питались шахтеры плохо: продуктов было мало, и потому часто пили воду из фляжки, висевшей у каждого на поясе.

Рабочая смена после свидания с Флорой показалась Матэ нескончаемо длинной. Есть в шахте садились, строго соблюдая ранги: бригадир забойщиков садился на ящик с инструментами, сбоку от него забойщики, подальше их помощники, за ними — откатчики, а позади них — грузчики.

Матэ сел среди забойщиков. Достав хлеб, намазанный смальцем, он начал есть. Иногда его о чем-то спрашивали, он неохотно отвечал, думая о том, что, будь здесь Крюгер, все выглядело бы совершенно по-другому. Было грустно и оттого, что Флора утром уехала к отцу. А без нее, казалось, осиротела вся долина. Моментами Матэ охватывала ревность: «А может, ребята вовсе и не врали про нее?»

Придя домой после смены, Матэ уселся в маленьком дворике, прислонившись спиной к бочке с водой, и погрузился в свои невеселые мысли. Мать еще раз спросила, где он шатался ночью, но Матэ и на этот раз ничего не ответил ей, считая, что она