– Жалко, что он не дожил. Хотел бы я сейчас спросить у него: «Ну что, блядь, дождался? Таких перемен ты хотел, мудила?»

– Чего? – спросил кто-то из мужиков.

– Да Цой ебаный с его переменами. Плохо ему, блядь, было, перемен он хотел. Ну вот, он-то помер, а мы расхлёбываем, – ответил Старшой.

– Да хули с него хотеть! Пел не думая. Лишь бы девки давали, – отозвался Субарик.

– Да вот нихуя! Всё он понимал! И пел он это всё не зря! Он же агентом госдепа был! Чё ты, не смотрел, что ли? По телеку показывали даже программу про него. Там все тексты чётко выверенные были. Думаешь, он их писал, что ли? Ага! Хуй там! Сам-то он писал всякую хуйню типа «Алюминиевых огурцов». Вот его тексты! Написанные под наркотой и не понять о чём. А потом им просто заинтересовались, когда среди молодежи популярен стал. А молодежи много не надо! Они такие же, как он, обдолбанные, на его концерты и ходили. Ну и вот. А потом его просто сделали агентом влияния. И там уже пошли все эти «перемены». Такие вот Союз и развалили.

Старшого прервал Пельмень:

– Старшой, вот мне нравится, как ты говоришь. Красиво всё, аргументированно, я так нихуя не умею. У меня вот жена тоже так может – всё по полочкам, а я нет, я мужик простой. Ну вот слушай. Я не обдолбанный, я не за развал Союза, ты сам это знаешь, но Цой нормальный парень. У него отличные песни есть, мне нравятся. Как с этим быть?

– Пельмень, ну я же как-то объяснял уже, как всё это делается. Все эти песни записаны с помощью специальных технологий. Тебя заставляют думать, что тебе это нравится. По сути, это зомбирование. Там в специальном диапазоне записано «тебе нравится это слушать», и ты слушаешь, совершенно не думая…

– Ну вот ты опять: «зомбируют», то сё. Ты пойми, вот мне нравится! Мне похуй, кто кого зомбирует, я слушаю, и мне нравится. А ты говоришь: это неправильно.

Пельмень уже начинал краснеть, глаза его наливались кровью. Он входил в раж спора, а проигрывать он не любил. Но и Старшой тоже сдаваться не привык. Он свято верил в то, что говорит, а значит, был уверен, что прав.

– Слушай, я ведь тоже по молодости всё это слушал. И когда погиб Цой, я вместе с другими ставил все эти, блядь, свечки, писал «Цой жив». Мы все были молодые и глупые. Это потом стало понятно, кто чего стоил. Пошли разговоры, что не всё с ним так просто.

– Блядь, какие, нахуй, свечки? Я никому никаких свечек не ставил, в церкви только матушке за здравие, я ж тебе не про то. Вот он играет, и чувствуешь: то, что надо! Вот песня там у него… Как называется, не помню… Ну эта, блядь… На рукаве… А, «Группа крови на рукаве». Ну вот тоже кто-то говорит, что ни в каких родах войск, мол, не ставят группу крови на рукав. Да и похуй мне, понимаешь? Там слова правильные. «Пожелай мне удачи в бою… Не остаться в этой траве…» Да хули тебе говорить, ты не воевал, не поймёшь… – Пельмень всё больше горячился.

Последние слова он говорил уже срываясь.

– Блядь, я ж тебе не про то говорю. Ну понимаешь ты, вот он пел всё это – и про группу крови, и про солнце, и ещё хуй знает про что, а всё это не просто так. Он вот так в доверие втирался, вроде я с вами, я ваш, а сам вон даже в армии не служил. А потом хуяк – и перемен ему захотелось… – Старшой уже тоже переходил на крик.

В споре они оба стояли красные друг напротив друга. Мужики стали подтягиваться к ним, чувствуя недоброе напряжение.

– Да ладно, хорош вам! Нашли из-за чего… – начал было кто-то.

Пельмень был уже на пределе:

– Ебать, нахуй, я ещё раз тебе говорю: мне похуй, понимаешь? Вот меня за душу цепляет и всё…

– Да я ж тебе…

– Я тебе ёбну щас! Вот похуй, что под камерой, или в коридор пойдём. Ты заебал…

Тут уже вмешались все, оттесняя их дальше друг от друга.

– Так, нахуй, ну-ка успокоились оба! – прикрикнул мастер смены. – Вы мне, блядь, ещё подеритесь здесь! Меломаны, ёб вашу мать!

Пельмень стоял весь красный, налитые кровью глаза были навыкате, напарник что-то ему говорил, а он тупо смотрел на Старшого. Старшой как-то вдруг сразу сник и поспешил выйти с ЦПУ.

– Пельмень, ты ладно, хорош ты! Ну чё ты, Старшого первый день знаешь? – сказал ему напарник.

– Да, ебать… Хули он! – задыхался Пельмень. – Я ему говорю, что мне нравится, а он мне говорит, что это, блядь, кто-то зомбирует. Ёбаный в рот! Мне нравится просто и всё! Как меня кто-то может заставить, чтобы мне что-то нравилось? Не, ну понятно, там вон этот… Шевчук, ебать его! Так он несёт всякую хуйню! Не скрываясь! Там ему президент не нравится, ещё что-то. Ну ему-то я бы прям с ноги как уебал!

Пельмень изобразил в воздухе поставленный удар ногой.

– Да Шевчук вообще шалава! И Макаревич такой же! Хули, денег за бугром дали, они и горазды! – подхватил Фёдор.

– Не, я вообще, нахуй, не понимаю, как, блядь, за бабки можно Родину-то продавать! Не пойму и всё! Блядь, ну вот же нормальные мужики! Вон Сукачёв! Блядь, вообще заебатый мужик! Он на всём, на всём, блядь, играть может! Показывали вот по телеку. В какой-то деревне, где-то хуй знает где, дают местный инструмент, там гитара – не гитара, три струны. Он берёт и играть начинает! Раз-два – и уже что-то наигрывает! Я своей говорю: «Как так-то? Как так быть может? Взял и заиграл!» Она-то у меня умная! В музыкальную школу ходила, на скрипке умеет. Всё, помню, меня в молодости в филармонию таскала. А мне нахуй оно усралось! Вот, говорит, Бах, Моцарт… Мне Бах, хуях. Хуйня, прям так и говорил, этот Бах твой! Ну вот, а щас, я говорю, берёт и играет! Или этот вон, Лепс! Вот это голосина, ебать его в рот! Там про него все, и Лещенко, и Кобзон говорят, что таких голосов хуй найдёшь…

– Я думал, он мне щас правда въебёт, – возбуждённо говорил Старшой в курилке Карасю, – ну его нахуй, с ним спорить! Ему говоришь как есть на самом деле, а он аж краснеет весь. Мне рассказывали, что он так реагирует, но я ещё ни разу не видел. Я аж охуел, когда он на меня так попёр. И, главное, я ему объясняю, а он упёрся в своё и всё! Ну его нахуй, короче, с ним спорить!

– Так что, точно решили?

– Точнее некуда.

– Что ж вы, и пяти лет не пожили, а разбегаться? Мы вон с матерью – четвёртый десяток уж пошёл.

– Да знаю. Давай по следующей. За вас с мамой уже пили, давай за то, чтоб у всех так!

– Давай! И у тебя, сынок, чтоб так же!

– Вхуу.

– Вхуу.

– Хорошо пошла!

– Хороша, родимая! Слушай, так что ж вы всё-таки?

– Да понимаешь… Я уж не говорил вам с мамой. В общем, не может она детей иметь.

– Ёб твою… А знаете откуда?

– Ну откуда, от врачей, конечно.

– Ой, да много эти врачи понимают!

– Много, немного, а мы сначала всё пытались, а потом – к ним. И обследовались оба, и лечились. И у одних, и у других.