– Выходи, – приказала Алеида уже спокойнее.

Незачем пугаться и дрожать. Она не сделала ничего плохого, чтобы трястись, как заяц в силках.

Воздух чуть в стороне сгустился, забурлил, наполняясь всеми оттенками синего и сиреневого. Это была грозовая туча, наполненная не ливнем, а яростью. Постепенно кипение угасло, и Алеида увидела Кирка Гартунга.

Это был не призрак – живой и здоровый друг ее семьи стоял совсем рядом, и Алеида с трудом подавила желание улыбнуться, дотронуться до его руки, сказать, как сильно она рада его видеть. Это было ее ожившее прошлое – и оно было совсем не таким, какое она знала.

Кирк никогда не смотрел на нее с таким насмешливым презрением, словно Алеида была кем-то вроде паразита, насекомого, которое залезло на скатерть.

– Здравствуй, Кирк, – сказала она. – Ты жив.

Кирк ухмыльнулся – и эта ухмылка тоже была чужой, неправильной, непривычной. Вернее, нет: как раз она была настоящей. Все, что до этого видела Алеида, было ложью. Маской, которую надевали так часто, что она приросла к лицу.

– Я не Кирк Гартунг. Мое настоящее имя ты знаешь. Конлет Сандерсон. Здравствуй, сестричка.

Алеида старалась сохранять спокойствие, она была воспитанной девушкой из приличной семьи, но сейчас пол качнулся под ногами, и она едва не упала.

Конлет. Мальчик, который умер за пять лет до ее рождения.

Она поднесла пальцы ко рту. Опустила руку. Конлет искренне наслаждался ее растерянностью – ему нравилось, насколько сильно потрясена Алеида.

– Ты… – пробормотала она, глядя в знакомое и одновременно чужое лицо. – Но как..?

– Миранда приготовила кровь фей, чтобы имитировать горвскую горячку, – ответил он. – Мать умерла, а я погрузился в сон, подобный смерти, и очнулся уже в могиле. Крики услышал кладбищенский сторож.

Наверно, именно тогда в младенце пробудился огромный дар. И сгнил тогда же.

– А потом? – спросила Алеида. Нет, это все неправда, это просто страшная сказка, которые постоянно рассказывают на Всесвятной неделе.

Но как же Конлет похож на отца. Удивительно похож. А прежде она не замечала этого сходства… просто видела молодого мужчину с тайной в глубине глаз.

– Потом меня воспитывал Абрахам Родриксон, – слова звучали сдержанно и спокойно, но Алеида чувствовала, насколько глубокая, всепроникающая ярость клубится за ними. – Никому не показывал, никто ничего не знал. Я до трех лет не выходил из его дома, потом потихоньку начал выбираться. По ночам, в основном. Видел отца, его новую жену… тебя.

Вот откуда взялось то ощущение чужого взгляда на лице. Алеида помнила его с раннего детства, но никому ничего не рассказывала.

– А потом? – спросила она.

– Потом Абрахам отправил меня учиться в Пайрендон. После школы я решил заниматься артефакторикой… а потом вернулся домой и познакомился с отцом и сестрой, – в голосе Конлета зазвучали издевательские нотки. – Вам было интересно со мной, правда? Артефактор, талант и умница, и в такой глуши. Однажды отец обмолвился, что хотел бы такого сына, как я.

Да, Алеида помнила тот вечерний разговор в саду. Они сидели на скамье под яблонями, и беседа сперва велась о каких-то пустяках.

– Почему ты все это сделал? – спросила она. – Ты хотел, чтобы меня изгнали… казнили. За что? Мы же дружили, что я тебе сделала, какое зло?

Алеида осеклась, понимая, в чем именно Конлет видел ее вину. Она росла в полной семье, с отцом и матерью, не знала печалей и горя – а он был похоронен заживо, никогда не знал материнской ласки, отцовского тепла, семейной любви и дружбы.

– Это ты дружила, – ответил Конлет. – А я смотрел на тебя и видел мать, которая держала на руках мертвого младенца. Если бы отец с самого начала не флиртовал с Мирандой, если бы в нем была хоть капля благоразумия и супружеской верности, то сейчас все было бы иначе. Но я верну себе свой дом. Оба дома.

Глаза сделались сухими и горячими, в горле поднялся тяжелый ком, и Алеида поняла, что сейчас расплачется. Плакать ни в коем случае нельзя, она не может, не имеет права показывать свою слабость убийце, но душа не подчинялась разуму.

– Ты убьешь меня? – спросила она. Ухмылка Конлета сделалась шире.

– Чужими руками.

– Почему не убил нас, когда мы были у тебя в доме?

– Потому что отдача от Увеличительного стекла разрушила бы мою силовую установку. А она нужна мне, мой дар загнивает все сильнее. Приходится поддерживать тело, чтобы не рассыпаться. Что-то еще, сестрица?

Алеида услышала, как заскрипела створка ворот. “А как тогда ко мне проберутся хорошие сны?” – спросил Кирк Гартунг из воспоминаний, человек, которого она считала своим другом. К дому шли люди, решительно переговариваясь – слова сплетались со стуком и грохотом. Идущие колотили палками по всему, что видели.

Они шли сжечь ведьму, и никто не мог их остановить.

– Отлично, – улыбнулся Конлет и подошел к столику, на котором стоял тыквенный фонарь Дерека. – Начнем.

И погладил тыкву по наивной пугающей физиономии.

Глава 17

Когда они вошли в рабочий кабинет поселкового старосты, где Родриксон вел прием посетителей, то на какой-то миг Дерек подумал, что может и не выйти отсюда. В таких местах свои тайны и грехи, которые как глубоководные рыбы, никогда не появятся на поверхности.

– Так о чем вы хотели поговорить? – хмуро спросил Родриксон, усаживаясь за стол. Дерек опустился в кресло и ответил:

– Предупреждаю сразу: я уже отправил письмовник со своим отчетом в столицу, и мое руководство его получило и прочло. Так что у вас не получится проломить мне голову, закопать где-нибудь по-тихому и сказать, что я тут и не появлялся. А еще отправил письмовник с просьбой о полицейской поддержке и перевозке преступников.

Родриксон только руками развел и постарался придать себе спокойный вид ни в чем не виноватого человека.

– Вот поверьте, никто и не собирался, – сказал он, но Дерек понял, что такая мысль у него была. Неудивительно.

– Рассказывайте все о Конлете Сандерсоне, – приказал он. Поселковый староста пожал плечами.

– Это младенец старого Сандерсона,