Он вышел во двор и развел огонь в небольшой жаровне. Достал фотографию, которую забрал у Енджу, и перечитал подпись на обороте: «В день, когда распустились цветы. Сонён, Ко Санван, Ким Енджу, Чон Сындже. Весна 1874, Токио».

Енджу попросил Юджина уничтожить фотографию, рассказав о том, что настоящим убийцей был Ванык.

«Все это время я врал Ли Ваныку и скрывал их настоящие имена. Избавься от нее. Это моя последняя просьба».

Ванык никогда не должен узнать их имена.

Эщин бы это расстроило, но Юджину ничего не оставалось, как сжечь фотографию и коробочку Джозефа с адресом. Ему вдруг вспомнились слова Эщин о том, что у людей в сопротивлении нет ни личности, ни имени. Пламя поглотило предметы, быстро обратив их в пепел.

Поздно вечером Эщин пришла в аптеку, стараясь не попадаться никому на глаза. Она подошла к шкафчику с травами и открыла его. Письма не было, но девушка этого ожидала. После всего случившегося она понимала, что Юджин вряд ли захочет ей написать. Хозяйка аптеки позвала Эщин и сказала, что ей нельзя надолго здесь задерживаться. Девушка еще раз взглянула на пустой ящичек и ответила, что скоро уйдет.

– Каких новостей ты ожидаешь?

Долетевший до нее голос она узнала бы из тысячи. Эщин обернулась и увидела Юджина.

– Ты была готова застрелить меня. Возможно, ты ждала, что это сделает кто-то другой. Я так сильно ненавидел тебя в тот момент.

От слов Юджина на глазах Эщин навернулись слезы, но вдруг он спросил:

– У тебя все в порядке?

– Ты сейчас обо мне беспокоишься?

Эщин не ожидала проявления доброты со стороны Юджина после всего, что случилось, но каждый раз он оказывался добрее и справедливее, чем она ожидала.

– Я уже к такому привык. Что в Чосоне, что в Америке ко мне относились одинаково. Люди всегда говорят, что я чужак для обеих стран.

Такой была его жизнь. Он всегда один, и в трудный момент, кроме Джозефа, ему не на кого было опереться. Изо дня в день ему приходилось бороться, чтобы выжить. Однако с недавнего времени в его жизни появился еще один важный человек, но, если подумать, их история вряд ли могла закончиться хорошо. От этой мысли Юджину стало больно, и глаза его погрустнели. Эщин заметила перемену в его лице и сделала шаг навстречу.

– У тебя есть я. Подойди ко мне, – словно прочитав его мысли, сказала она.

– Должен ли я взять за руку ту, что пыталась меня убить?

– Я готова взять за руку человека, который знал об этом и все еще находится под прицелом.

Юджин вгляделся в глаза Эщин. Даже если бы она не протянула ему руку, если бы она отвернулась от него ради безопасности своей страны, Юджин бы понял. Но сейчас она стоит перед ним и протягивает ему свою руку.

Мужчина взял ее руку, а затем девушка крепко обняла его. В тишине ночи они стояли в объятиях друг друга, слушая, как бьются их сердца. По щеке Юджина пробежала слеза. Чувства, которые он так долго сдерживал, наконец вырвались наружу. Эщин была его единственным утешением в этом мире.

Ночное небо было затянуто облаками, на землю упали первые капли, и вскоре улицы мгновенно стали мокрыми от дождя.

В таверне сидели трое мужчин, которых ничто не связывало и которые были абсолютно чужими друг для друга. Они сидели рядом и осушали стакан за стаканом.

– Я никогда не знал, чем хочу в итоге заниматься, поэтому четыре года изучал медицину, год – право и даже посвятил год литературе, а потом перестал вообще чем-либо интересоваться. Так в чем же мое призвание? Я долго думал над этим и наконец осознал, что я просто разносторонний человек и очень хороший слушатель! – с восторгом воскликнул Хисон.

Однако Юджин и Донмэ его радости не разделяли.

– Но весь вечер говорите только вы, – возразил Юджин.

– И вы не один, кто обучался в Японии, – добавил Донмэ, но Хисона это нисколько не смутило.

– А еще я очень хороший оратор.

Донмэ с Юджином сидели и слушали Хисона, разглагольствовавшего о том, что он наконец понял, в чем его призвание и чем бы он хотел заниматься. Однако терпение было уже на исходе, им обоим хотелось поговорить о чем-нибудь другом. Меж тем молодой человек продолжал:

– А, совсем забыл вам сообщить, что я собираюсь издавать газету.

Донмэ усмехнулся словам Хисона:

– Лучшее, что вы можете печатать, – некрологи.

– Вы обанкротитесь. Вам даже заголовки не даются, – добавил Юджин.

Донмэ никогда не видел, какие заголовки пишет Хисон, но решил поддержать американца и кивнул.

– Не лучше ли вместо кричащих заголовков сосредоточиться на правде и фактах? Большинство газет издаются и на корейском, и на китайском, но я планирую писать только на корейском, – спокойно ответил Хисон.

Юджину стало не по себе, когда Хисон сказал слово «корейский», поэтому он решил сменить тему, а поэтому поинтересовался у Донмэ, не охотится ли он на кого-нибудь в последнее время. Донмэ понял намек и с загадочным видом ответил, что ищет мужчину, который постоянно кашляет. Только он это произнес, как Хисон нарочно закашлял, думая, что речь по-прежнему идет об Эщин, как и тогда, когда он захромал, чтобы отвести от нее подозрения. Юджин и Донмэ расхохотались.

Посидев еще какое-то время, они покинули заведение и побрели по залитой лунным светом улице. Они просто шли вместе, не друзья и не враги. Морально поддерживать друг друга или преследовать им не было нужды, поэтому каждый просто шел своей дорогой. Молчание затянулось, и Хисон начал восхищаться яркой луной в ночном небе. Донмэ с Юджином тоже подняли головы, но ничего не сказали. Луна была действительно ярче, чем в последние дни.

Вдруг подул ветер, и в воздухе начали кружить и падать на землю цветочные лепестки. Хисон протянул руку, и пара лепестков упала на его ладонь.

– Весна наступила, – пробормотал еще не до конца протрезвевший Хисон.

Весенняя ночь. Снежная пора миновала, и недавний дождь возвестил о смене времени года.

– Сегодня вокруг меня все, что мне нравится. Не могу сдержать восторга, когда смотрю на такие, по сути, бесполезные вещи. Весна, цветы и луна.

Весеннее настроение этой лунной ночи теперь передалось и Юджину с Донмэ, которые остановились и завороженно смотрели на цветущее дерево.

Все трое были настолько разными, но шли одним путем.

– А вы можете на лету разрубить лепесток пополам? – спросил Хисон у Донмэ.