Никакой специальной подготовки к поступлению в институт я не вел, считая свой уровень знаний, несмотря на школьные оценки, весьма высоким. Я был уверен, что хорошо знаю физику и математику. Мне никогда не попадались задачи, которые я не мог бы решить. Я почти никогда не помнил формул, но всегда мог любую из них вывести, так как хорошо понимал их суть. Чего я действительно боялся на вступительных экзаменах, так это иностранного языка, который я почему-то просто игнорировал в школе, и сочинения – в нем мне грозила опасность наделать избыточное число орфографических ошибок. Вот с таким багажом я и решил поступать в московский физико-технический институт, который в то время был у всех на слуху. Двери этого института, казалось мне, были единственными, ведущими и в космос, и в ядерную физику.

Вступительные экзамены в МФТИ начинались на месяц раньше, чем в других институтах, что давало возможность в случае неудачи попытать счастья в тот же год в менее престижном месте. Я сдал документы, прошел медкомиссию и явился на первый экзамен – письменная физика – в полной уверенности в успехе. Но не тут-то было. Абсолютно понятная по смыслу задача не решалась. Мне надо было сразу переключиться на другие задачи, которые были включены в мой экзаменационный билет, но я был настолько ошеломлен неудачей, что стратегическое мышление у меня просто выключилось. В ощущении цейтнота я стал делать ошибку за ошибкой и не заметил, как время подошло к концу. Ошеломленный я сел в поезд, который должен был привезти меня из Долгопрудного в Москву. Там, несколько успокоившись, я обнаружил примитивную ошибку в своих рассуждениях, но было поздно. Оставалось только забрать документы и снова думать, куда поступать. Собственно на размышления времени уже и не оставалось.

Спустя неделю я подал документы в скромный радиотехнический институт, адрес которого отыскал в справочнике, взятом у Сереги. Теперь уже он утешал меня. «Совсем не обязательно учиться в самом престижном учебном заведении, – втолковывал мне он, – более важны твое желание получить образование и твоя же способность это сделать». Я побродил по институту. Летом в нем было пусто, но я представил себе его заполненным молодежью, и мне в нем стало даже нравиться. Большой спортивный зал, конференц-зал, несколько аудиторий, амфитеатром ниспадающих к кафедрам, выглядели очень солидно. Двери лабораторий были закрыты, и познакомиться с ними не удалось.

До экзаменов оставалось еще почти три недели, и в этот раз я решил не пускать дело на самотек. Я заново перерешал все задачи повышенной сложности по физике и математике, которые мне удалось найти, и это было все, что я мог сделать за оставшееся время. Исправить положение с иностранным и русским языками было уже невозможно. Приходилось полагаться на удачу. В этот раз она не отвернулась от меня, хотя и не обошлось без эксцессов. Без всяких проблем я получил отличные оценки по устной и письменной математике и по физике. Имея в своем активе целых пятнадцать очков, я пришел на экзамен по иностранному языку окрыленным. Мне вручили вместе с экзаменационным билетом текст для устного перевода. В заголовке текста стояло одно слово. Не пытаясь его прочесть, я сразу полез в словарь, и, о, ужас, его там не оказалось. Не было его и в другом словаре. Струйки холодного пота побежали у меня по спине. Я взял себя в руки и осторожно прочел упрямое слово. Получилось – Тимирязев. Такого слова действительно не могло быть в словаре. Дальнейший перевод не потребовал словаря даже для такого крупного языковеда как я. Мне снова поставили пятерку, что, конечно, говорило не об уровне моих знаний, а об уровне требований. В то время иностранный язык не был в почете. Считалось, что все необходимое для познания мира давно написано на русском языке. Лучше всех, мне кажется, отразил эту идею в своих стихах Маяковский: «…да будь я и негром преклонных годов, и то без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин».

Теперь уже с двадцатью баллами в кармане я пришел на последний экзамен по русскому языку. Предстояло писать сочинение. Я запасся шпаргалками, надеясь, что, списывая, я буду иметь меньше шансов на орфографические ошибки. Списывание вообще не моя стихия – в школе я никогда не занимался этим, но в этот раз, когда слишком многое зависело от результата экзамена, я пошел на такое экстраординарное решение. Мне удалось благополучно списать весь текст сочинения. В огромном зале писали сочинение человек триста, и уследить за всеми было просто невозможно. Закончив работу и вздохнув с облегчением, я вышел в туалет, чтобы перепрятать шпаргалки, которые грозили выпасть из карманов. Но стоило мне заняться этим делом, как в мужской туалет ворвалась дама – член экзаменационной комиссии – и застала меня за этим занятием. В своей беспощадной борьбе за справедливость она чем-то напомнила мне нашу пионервожатую, только здесь в институте она преподавала не конституцию, а марксизм-ленинизм. Об этом я узнал позже, а тогда она поволокла меня к столу, за которым сидела экзаменационная комиссия. Председатель комиссии – пожилой, солидный мужчина в строгом костюме, но без галстука – посмотрел мой экзаменационный лист и, увидев в нем четыре пятерки, поинтересовался у меня, с чего это я с таким багажом решился на списывание. Я ответил так, как было на самом деле: грешен, ошибок много делаю. До конца экзамена оставался час. Председатель посадил меня за свободный стол напротив себя и сказал: пиши новое сочинение на любую тему, кроме той, что списал, посмотрим, какой ты боец.

За сорок минут я написал новое сочинение по Маяковскому, которого хорошо знал и почитал. Идя ва-банк, я писал ярко, остро, эмоционально, не скупясь на цитаты и не задумываясь о правописании. Готовое сочинение я вручил председателю, чувствуя на себе ненавидящий взгляд дамы, не стесняющейся ходить по мужским туалетам. Председатель пересчитал страницы моего сочинения, подозвал к себе еще двух членов комиссии, которые сделали то же самое, и сказал мне: «Поболтайся здесь где-нибудь часок – проверим, что ты тут написал». Я с тоской ждал приговора. Я даже не прочел написанное, хотя это мало что могло изменить. Своих ошибок я, как правило, не видел и не только в сочинениях.

Не знаю, сколько прошло времени, мне показалось, что очень много. Наконец, из зала вышел председатель. Все абитуриенты уже давно разошлись, так как оценки за сочинение должны были объявить только через пару дней. В зале оставались только члены экзаменационной комиссии. Они сортировали сочинения по темам, чтобы раздать их на проверку. Председатель подвел меня к столу и представил: вот он, герой дня.

– Мы прочли твое сочинение и, в порядке исключения, коллективно проверили его. Ставим тебе четверку. По содержанию – здорово, но одна ошибка все-таки есть, никуда не денешься. И Маяковского ты хорошо знаешь, не по школьной программе. Считай, что ты уже принят в институт. Ты набрал 24 балла, а проходной 21. У тебя и с двойкой было бы 22, но в институт с двойками не принимают. Ну, иди с миром.

Я от души поблагодарил всех, кто был около стола, и вышел с горящими ушами и лицом. Противной тетки нигде не было видно. От экзаменов у меня осталось двойственное чувство – побитой собаки и победителя. Второе начало преобладать уже через несколько минут.

Прежде, чем ехать домой, я решил поподробнее познакомиться с институтом, но далеко не ушел. Идя по первому этажу, я увидел вывеску: «Кафедра промышленной электроники». Решил заглянуть. Дверь оказалась незапертой. Напротив нее за столом сидел человек и что-то писал. Я хотел уйти, так как понимал, что поступил неделикатно, открыв дверь без стука, но человек поднял голову и жестом пригласил войти и сесть по другую сторону стола. Он закончил писать фразу и отложил ручку в сторону, глядя на меня поверх очков.