– Абитуриент? – спросил он.

Я с гордостью ответил, что нет, уже студент. Он удивился, и я быстро начал рассказывать о своих приключениях на экзаменах. Он очень по-доброму улыбнулся и стал расспрашивать, что привело меня именно в этот институт. Завязался разговор, в ходе которого я рассказал о себе почти все. Хозяин кабинета не остался в долгу. Он очень интересно говорил об институте, о кафедре, о лаборатории, в которой мы находились. Через полчаса я уже не сомневался в том, что именно промышленная электроника – путь к процветанию человечества, и мое место тут, среди молодых людей – студентов и сотрудников кафедры, которых здесь сейчас нет, но которых он столь живо описал, что мне показалось, будто я знаю их всех лично и не один год.

В конце разговора мой неожиданный собеседник, а он оказался доцентом кафедры Леонидом Ивановичем Кедровым, предложил мне поработать на кафедре пока в должности младшего лаборанта. Я с радостью согласился. Оформление на работу не оказалось сложным, и первого сентября 1956 года я оказался одновременно и сотрудником, и студентом радиотехнического института. В первый день этот дуализм не на шутку встревожил меня. Я не знал, куда мне идти: на занятия или в лабораторию. Забежал в лабораторию, но там мне сказали, что ждут меня после занятий. С тех пор я проводил в институте все рабочие дни с утра и до вечера. Художественная литература была заброшена, но ее место очень скоро заняла специальная. Я увлекся работой больше, чем учебой, хотя обязанности лаборанта и не были насыщены творчеством. Но я рассматривал эти свои функции, как временные, что так и было на самом деле. Очень скоро, уже на первом курсе мне удалось показать, что я стою большего. В этом мне помогла моя способность к скорочтению. Где-то в январе следующего года кафедре было поручено выпустить обзор работ ее специалистов за весь послевоенный период. Первичный материал уже был собран, и на столе лежала гора литературы, написанной разными авторами более, чем за десять лет. Никто не отваживался разобрать ее и систематизировать. Когда я вызвался сделать эту работу, на меня посмотрели с сомнением, но разрешили, благо, больше желающих не находилось. Дня три я, не разгибая спины, просматривал статьи, отчеты и монографии, сортируя их по темам. Пока я занимался этой тяжелой, рутинной работой, окружающие давали мне множество полезных советов о том, как облегчить этот труд. Предлагалось делать выписки, присваивать им номера, а уже потом писать обобщающий материал. Но я обошелся без промежуточных операций. Закончив просмотр, я сел и еще за два дня написал обзор, заодно досконально изучив и в какой-то степени поняв все основные направления работы кафедры. Конечно, кто-то потом редактировал мой обзор, но на меня стали смотреть другими глазами и начали поручать все более и более сложную работу.

К концу второго курса я уже сам находил себе работу и привлекал к ней других, в том числе, и старших по возрасту и положению сотрудников кафедры, но об этом несколько позже.

Весной 1959 года Серега окончил свой рыбный институт. Он хотел сразу поступить в аспирантуру, к этому у него были все предпосылки, однако что-то не заладилось. Партийные органы, которые в то время играли первую скрипку в решении всех кадровых вопросов, никак не могли определить свое отношение к Сереге. К нему можно было отнестись как к солдату, потерявшему здоровье при исполнении воинских обязанностей. Тогда ему открыты все дороги. Но в его воинских документах этот факт не был отражен. Там было написано, что он уволен из армии по состоянию здоровья, то есть мог просто заболеть, и служба тут вовсе ни при чем. В институте все знали, как было дело, но слова здесь ничего не значили. Больший вес имело другое, Серега был исключен из ВЛКСМ и ни в армии, ни в институте не сделал ничего, чтобы туда вернуться, а это был уже большой грех. То, что Серега за время учебы провел ряд интересных научных исследований и опубликовал результаты в серьезных профильных журналах, в расчет не бралось. Однако время было уже не такое прямолинейное, как при Сталине, и Сереге деликатно сказали, что поскольку у него не красный диплом, ему рекомендуется перед аспирантурой поработать пару лет в каком-нибудь НИИ. Но тут заартачился Серега. Он попросил направить его на производство в какое-нибудь отстающее рыбное хозяйство на любую должность. Следует заметить, что в то время выпускник высшего учебного заведения не имел права самостоятельно выбрать себе работу. Он подлежал централизованному распределению. Но Сереге пошли навстречу, предложив на выбор несколько рыбных хозяйств в разных частях страны. Видимо, все они были отстающими. Серега выбрал небольшой рыбхоз где-то под Воронежем.

Остававшиеся до отъезда к месту работы полтора месяца Серега планировал провести в библиотеке. Он опасался, и не без оснований, что там, где ему предстояло трудиться, серьезной литературы днем с огнем не сыщешь. У меня же на это лето были совсем другие планы. За последний год мне удалось скопить деньги на мотоцикл, о котором я давно и страстно мечтал. О машине я тоже мечтал, но заработать столько денег можно было только лет за пять-семь. Обычные студенческие заработки были невелики. Но я развил бурную деятельность сразу в нескольких направлениях, и все они были в русле работ кафедры промышленной электроники. Еще в сентябре прошлого года я узнал, что на многих ткацких фабриках на конвейерах отсутствуют средства для измерения количества произведенной ткани. Решение о том, как это сделать, пришло ко мне сразу, как только я увидел сам конвейер. Остальное было делом техники. Я сколотил небольшую бригаду, которая за несколько недель реализовала мою идею в виде очень простого устройства, способного надежно измерять погонные метры движущейся ткани. Мы испытали его на одной из фабрик. Результат получился отличный, и нам заказали целую партию таких устройств. Их захотели иметь другие фабрики. Короче, дело пошло, и я без всякого сожаления с ним расстался, получив солидную по моим понятиям сумму. Самым же интересным в этой эпопее оказалось то, что, спустя короткое время, установленные моими ребятами устройства начали ломаться и ломаться хронически. Поломки были разные, но все они не были связаны с конструкцией. Их просто ломали, причем систематически и безжалостно. Они явно кому-то мешали, но чем – это было недоступно нашему пониманию. В конце концов ситуацию прояснил мне Леонид Иванович. Он сказал только одно слово: воруют! Догадавшись по моему недоуменному взгляду, что я ничего не понял, добавил: «Раньше никто толком не знал, сколько на самом деле выпущено ткани, и можно было красть, ничего не опасаясь, а ты испортил всю малину».

Дальнейших разъяснений не требовалось. Осталось только некоторое недоумение. Я был искренне убежден, что основной закон социализма – контроль и учет – соблюдается неукоснительно. Воровство же в моем понимании существовало только в быту и никак не ассоциировалось с социалистическим производством.

Другая идея, которую я в это время продвигал, была навеяна притчей о восточном мудреце, которого шах готов был озолотить за то, что он обучил его игре в шахматы. Но мудрец попросил шаха дать ему награду зерном, положив за первую клетку шахматного поля всего одно зернышко и удваивая их число за каждую следующую. В это время я как раз изучал двоичные коды. Я не поленился возвести двойку в шестьдесят четвертую степень и, получив число с огромным количеством нулей, возликовал: штрих кодом из небольшого числа нулей и единиц можно обозначить все производимые в мире товары. Я вознамерился осчастливить человечество, но не знал с чего начать. Как-то сам собой мой выбор пал на железную дорогу. Я отправился на одну из подмосковных сортировочных станций и сделал попытку разобраться, откуда железнодорожники знают, куда какой вагон отправлять. Начал со сцепщика. Тот в доступной любому россиянину форме разъяснил мне свои функции и отправил к мастеру. Мастер направил меня к начальнику участка. Так, двигаясь по цепочке, я добрался до самого начальника станции. Он принял меня в роскошном кабинете, украшенном портретами Маркса, Энгельса и Ленина. Кроме грохота поездов и гудков локомотивов, ничто более не напоминало о принадлежности его хозяина к железнодорожному ведомству. Он выслушал мои соображения по автоматизации сортировки вагонов и разразился длинной речью, суть которой сводилась к следующему. Выполняя решения очередного съезда Партии, его станция неуклонно повышает производительность труда и делает это в строгом соответствии с инструкциями, спускаемыми сверху – из министерства, а то и выше – из самого ЦК КПСС. В этих инструкциях нет ни слова об автоматизации сортировки вагонов. Вот когда будет, так они в тот же день приступят к исполнению новых указаний. А так – ни-ни. Я поблагодарил начальника за потраченное на меня время и сказал, что на следующей неделе обязательно зайду в ЦК и поговорю с кем надо. Что он при этом подумал, не знаю, но мне на самом деле стало ясно, что внедрение подобных вещей в нашей стране возможно только сверху. Захотел Хрущев, и кукурузу начали выращивать чуть ли не в Заполярье. Захочет министр что-либо внедрить в своем ведомстве – нет вопроса. А вот инициатива снизу должна сначала овладеть умами начальников.