едва касаясь их холеных, обнаженных плеч и улыбаясь во весь рот блеску их бриллиантовых колье, а столы уставлены яствами и винами, искрящимися в сиянии хрустальных люстр и счастливых, опьяненных жизнью глаз, обуял меня. Я категорически не желал открывать вход в мир дырявых крыш, пустых мисок и болезненных жен, прижимающих к тощим персям таких же болезненных детей.

Если сомнения в собственных умственных способностях не вывели меня из равновесия, то возможность прикоснуться к голодной действительности быстро начала с покалываний внизу живота, а затем надавила, и серьезно, на печень. Моя кисть металась от ручки к ручке, справа налево, и казалось, этому маятниковому движению не будет конца.

— Прочти еще раз, — прозвучало, как гром среди ясного неба, за спиной.

Ужас, животный, всепоглощающий, не дав мне и секунды на размышления, просто вдавил в правую дверь, которую я тут же захлопнул и припер всем телом. Ей-богу, так страшно в этом доме еще не было. Некоторое время я прислушивался к звукам в коридоре (они отсутствовали напрочь) и не обращал внимания на помещение, в котором очутился. Наконец, убедившись в том, что за дверью ничего вредного не происходит и испугавший меня сотрудник аттракциона неслышно удалился, я, облегченно выдохнув, огляделся. Небольшого размера комната выглядела как… кухня в жилище нищего: простой деревенский стол, косоногий стул, кусок хлеба и глиняная кружка с водой, все убранство — пустые стены, покосившееся окно, забитое досками, и еще одна дверь напротив меня. Интересно, задумался я, это обещанная сытая еда или нищета, припомнив надпись в коридоре. Впрочем, какое мне дело, я не нахожу ключа, но вижу следующую дверь, ничто, по крайней мере пока, мне не мешает двигаться дальше, за искомой целью. Свет пробивался через щели в досках в достаточном количестве, и я смело направился к столу, но тихий скрип за спиной снова заставил меня окаменеть, под сердцем заныло, а ладони покрылись испариной. Гнев, конечно же, порок, но о чудо, что ты есть у меня, закипая от злости, я развернулся и, не помня себя от заполнившего мое сознания чувства, рванулся к двери в надежде поймать надоевшего до смерти статиста. Вылетев, как разгневанный дракон из гнезда, у которого мелкий воришка украл яйца, я успел заметить тень, юркнувшую в соседнюю дверь, и с победоносным воплем: «Попался» — выполнил великолепный прыжок, успев зацепиться за ручку закрывающейся створки.

У статиста не было ни малейшего шанса уйти от меня, но… он ушел. Ворвавшись в комнату, я обомлел, это была точная копия соседней, со столом, стулом, хлебом и кружкой, но, увы, без работника этого загадочного заведения. Добраться до второй двери он не мог, если, конечно, это не был сам Дьявол, спрятаться негде, и тем не менее в кухне было пусто.

Мое искреннее удивление, вперемешку с возмущением, прервала неожиданная мысль: если комнаты одинаковы, то в чем различие, по мнению автора надписи, между нищетой и голодом. Судя по всему, после некоторых раздумий, решил я, он различий не делал, видимо имея ввиду, что страх нищеты ничем не отличается от самой нищеты (как состояния), даже при наличии достатка, конечно же, с точки зрения сознания.

Возможно, зазывала, а в том, что все это безумство его рук дело, я не сомневался, был прав. Что ж, вот дверь, три шага, а за ней ключ, чего же я жду? Успокоившись окончательно, я подошел к последнему рубежу и потянулся к ручке — на двери висела табличка, не заметная в полумраке издали.

«Ни один волос не падет с головы твоей без ведома Его» — гласила надпись на ней, и я, полностью согласившись с текстом, вошел внутрь. По цилиндрической форме стен стало ясно, что я нахожусь внутри эркера: каменный пол, каменные стены, сводчатый, купольный потолок и единственное узкое окно, более походившее на бойницу, встретили меня суровым молчанием, не скрывая от глаз своего сокровища, — ключ, обычная латунная болванка, лежал на самом видном месте, на подоконнике. «И все?» — только успел подумать я, как входная дверь хлопнула, отвесив мне вместо воздушного поцелуя воздушную оплеуху, и замок щелкнул трижды.

— Гад, — вырвалось у меня в адрес подкараулившего зазывалы, уже понимая, что я в западне. Ваш покорный слуга еще с минуту отчаянно дергал дверную ручку, колотил кулаками и ногами по бездушному дубовому полотну и напоследок, выбившись из сил, смачно плюнул в замочную скважину.

Страх лишения свободы, вот чего добивался организатор злой шутки, думал я, глядя через ущербное, обрамленное решеткой из стальных прутьев оконце вниз, на пребывающую в дневном свете безмятежную землю.

А что если все так задумано и дни мои закончатся здесь, в этих стенах, не в качестве кары за несовершенное преступление, не как судебная ошибка, а как воля насмешника, поймавшего в расставленные сети несчастную рыбу и бросившего ее на песок не с целью пропитания, а просто понаблюдать за муками.

Мысль эта показалась мне глупой от отчаяния, но иного в голову не приходило, и я метался по эркеру, словно выспавшийся щегол по клетке, чтобы измучившись от бесплодных попыток избавления снова (и в который раз) упасть без сил. Меряя шагами скромное расстояние от бойницы до двери, я, как заклинание, бубнил под нос: «Страх лишения свободы, страх лишения свободы», пока неожиданно для себя не закончил фразу: «Блокирует саму свободу». Иной раз всего три слова производят эффект взорвавшейся звезды и приводят к истине моментально. Лежащий в моей ладони ключ я вставил в замок своей тюрьмы и, провернув его трижды, преспокойно отворил ее. Если бы в этот миг передо мной предстал статист в маске вампира и с острыми лезвиями вместо ногтей, прицепленных на перчатки, то не заставил бы меня даже ойкнуть. Обратный путь через кухню, мимо Его Величества Зерцала, вниз по лестнице, сквозь знакомые комнаты и коридор до входной двери занял минуту, не более. Я проследовал через ставший почти родным Дом страхов моих беспечным, размеренным шагом, насвистывая любимую мелодию и скалясь во весь рот (вот удивлялись те, кто подсматривал за мной, если таковые были вообще).

Выйдя на улицу, я захлопнул дверь и повернул ключ.

— Понравилось? — прозвучал знакомый голос.

Я обернулся к зазывале в котелке:

— Все свои страхи оставляю вам, — и протянул ключ.

Незнакомец улыбнулся:

— В обмен на твою записку.

Я развернул бумажку, на которой писал «Я боюсь всего», новая надпись, что удивительно, выполненная моим почерком, гласила «Я не боюсь ничего».

— Сомневаюсь, — начал я, но зазывала молча указал пальцем мне за спину.

Я обернулся, Дома не