Немного поигравшись с опавшими листьями, прыгая исключительно с красных на красные, я добрался до кованной ограды, за которой высилось странного вида сооружение, по уверениям моего недавнего собеседника хранившее за своими стенами все мои страхи, учтенные и нет. Дом-аттракцион, как наивно полагал я, представлял собой беспорядочное нагромождение архитектурных элементов, беспощадно смешанных сознанием того, кто придумал и воплотил в жизнь свою идею. Главный вход скрывала балюстрада, столь развитая, что закрывала собой цоколь и большую часть рустов фасада первого этажа, зажатого справа и слева круглыми боковыми эркерами, наподобие тех, что частенько изображаются в детских книжках как украшение замков спящих принцесс. Второй этаж, с квадратными окнами, обладателями излишне выпирающих сандриков, венчала пирамидальная черепичная крыша, на конек в центральной части которой невидимая рука чудака-зодчего налепила башенку с часами и фонарем, в общем, полная галиматья.

Я толкнул калитку, со скрипучим возмущением пропустила она меня на дорожку, ведущую к Дому. Отчего-то вдруг стало тревожно и мне пришлось замереть на месте, дабы успокоить дыхание, разглядывая при этом плотно зашторенные окна совсем, как уже становилось понятно, не веселого заведения. Страх, от которого предлагал мне избавиться столь экзотическим образом таинственный зазывала, начинал сказываться на моих мышцах. Вот это да, даже не у дверей дома настигла меня вся правда жизни — оказывается, я форменный трус, в чем расписался первому встречному сам, подарив незнакомцу письменное доказательство.

Конченный кретин, кусок имбецила, баба в штанах, тряпка перед входом в сортир — какими только эпитетами не пришлось мне наградить собственное эго, чтобы разблокировать начинавшие врастать в землю у калитки ноги и сделать шаг.

«Очаровательное» сооружение по мере приближения к нему становилось все мрачнее и пугающе. Неподвижные издали шторы вблизи шевелились, ставни на окнах, изначально запертые, приоткрылись, и через образовавшиеся щели на меня смотрела леденящая сердце пустота. Парк, наполненный голосами птиц и шагами редких прохожих, оставшись за спиной, вдруг затих, и Дом, вторя ему могильным молчанием, смотрелся нарисованным на холсте, плоским и ненастоящим.

Здорово он потрудился с моим сознанием, нашел я немного успокаивающую мысль и, ободренный исчезнувшей дрожью в коленях, взошел по ступеням главного входа и, не без опасений, ткнул в дверь тростью (надо признать, отличная вещь, позволяет ее обладателю, истинному джентльмену, действовать на расстоянии и не пачкать рук). Филенчатая, массивная на вид створка не оказала ни малейшего сопротивления и с подозрительной беззаботностью отошла от «сестры», предоставив моему взору длинный и довольно узкий для размеров Дома коридор. Все, что способны были разглядеть в царящей там темноте мои глаза, это стены, обтянутые гобеленами, ряды канделябров с потушенными свечами и очертания фигур, похоже мраморных, изображавших… впрочем, кого они изображали, понять было невозможно. Холодок пробежал по спине снизу вверх и удобно устроился у меня на затылке, слегка приподняв головной убор. Страх темноты хотел я написать первым номером, когда, сидя на скамейке, под неотрывным взором зазывалы припоминал свои слабые стороны. Судя по всему, именно это испытание и ждало меня впереди. Поддавшись порыву, продиктованному посетившей меня мыслью, я шагнул (чересчур смело) за порог, и легкое дуновение ветра, более напоминавшее чей-то шепот или приглушенный смешок, захлопнуло массивную дверь за моей спиной. Я инстинктивно дернулся назад, схватился за ручку и рванул на себя, в замке раздался щелчок, и я оказался заперт.

Темнота пугает не неизвестностью, а отсутствием зрительного контакта с тем, что вы обязательно вообразите себе притаившимся в густой черноте, причем весьма живо и красочно, награждая лесную корягу клыками секача и рогами мифического чудища, ножки стула в темном углу оборачиваются лохматыми лапами жуткого паука, а свернувший перед вами за угол незнакомец в поздний час непременно окажется в вашем парализованном страхом сознании маньяком, что держит в карманах острые крючки, окровавленный нож и прочную леску для удушения в подворотнях своих жертв.

Все вокруг молчало, подозрительно и зловеще, мурашки перестали суетиться у меня на спине, переместившись вниз живота и плотно обосновавшись там, я прижался к стене, не отрывая руки от дверной ручки, ноги постепенно отказывались удерживать тело в вертикальном положении, и оно, безвольное и дрожащее, медленно опускалось вниз. Единственным органом, сохранявшим, а возможно, даже усилившим свою продуктивность, оставался слуховой аппарат, возбужденный до предела в попытках уловить хоть малейший звук присутствия мира, если он еще существовал.

Чтобы не сойти с ума в этой «пыточной камере», я продолжил рассуждать о страхе, и в ответ на этот импульс, в конце коридора, вспыхнула полоска света из-под двери, о наличии которой в кромешной тьме я и не подозревал. Окружающая чернота слегка рассеялась, в прямом и переносном смысле. Господи, вспомнилось мне сидение на скамейке, страх неизвестности сменил тогда в мыслях моих ужас перед темнотой.

Неизвестность же, таящаяся впереди, даже под солнечным светом в людном месте или, как в моем случае, притворяющаяся желтой безобидной лентой, страшит незнанием ее плодов, отсутствием образов, пусть самых ужасающих, хранимых сознанием и бережно передаваемых им воображению.

Итак, страх темноты с легкостью перебивается страхом неизвестности, сказал я себе и отлепился от дверной ручки, а страх неизвестности побеждается… любопытством. Это был неожиданный вывод, и я решился сделать шаг по направлению к полосе света, которая тут же «моргнула» под чьими-то бесшумными шагами. Там кто-то есть, пронеслось в мозжечке, и я, чтобы не потерять равновесия, остановился и замер.

Пресловутая неизвестность, до этого немного ослабившая хватку, снова сжала цепкие пальцы на моем горле. Все походило на ловкий маневр, покинув одну дверь, я находился вдалеке от другой, весь на виду… у кого-то. Вот черт, наверняка зазывала с подручными через какой-то скрытый глазок рассматривают мою замысловатую позу (поднятая в воздух и застывшая нога, растопыренные руки и безумный взгляд), еле сдерживаясь от смеха. Обидно, ей-богу, обидно и… смешно. Я улыбнулся и обреченно направился к свету, стараясь не глядеть на желтую полоску и не прислушиваться к происходящему вокруг, причин пугаться у меня будет еще предостаточно. Практически избавившись от волнения, я подошел к двери и рванул ручку на себя, комната, залитая сиянием множества свечей, ослепила, я зажмурился и прикрыл глаза ладонью, здесь, на своей территории, страх неизвестности имел надо мной абсолютную власть: убрать руку и разлепить веки — узреть то, чего не могу и представить себе, — вот истинное потрясение для разума, подобное тому всплеску ужаса и отчаяния, когда новорожденный готовится распахнуть очи свои новому миру, не предполагая всего того, что ждет его впереди.

Чертов зазывала