статист (а кто же еще) готовит мне там новую пакость, следуя инструкциям зазывалы, рассуждал я, пристально всматриваясь в крохотную амбразуру, и новый страх пропущенной волной «сбил меня с ног». Да плевать, понравлюсь я себе или нет, таким уж уродился, но вот как я выгляжу в чужих глазах? А если за дверью девица привлекательной наружности, а такие, как правило, остры на ум и язвительны на язычок, и что она видит? Мне захотелось закрыть лицо руками, отвернуться, спрятаться за кушеткой, а лучше провалиться сквозь землю. Гнев, ну как не назвать его палочкой-выручалочкой, снова стал на мою сторону, пойду-ка я к ней, пока не спряталась, за какой-нибудь тайной дверцей или ширмой, и спрошу прямо, что она думает обо мне (в части внешности).

Я ринулся к двери, как отчаянно срываются в атаку на более многочисленного противника зажатые в окружении войны, дабы не победить, но продать свои жизни подороже, но все же у зеркала притормозил и смело глянул в его полированный лик — ничего такого, в чем я пытался убедить себя мгновение назад, не было — человек как человек. После чего, окрыленный успехом, в три прыжка достиг нужного рубежа и с воплем «ура» ворвался на вражеские позиции.

Противник, в лице воображаемой статистки, подготовился на славу, дверь оказалась заперта, на что я не рассчитывал вовсе, и мое бедное тело в полуобморочном состоянии рухнуло на пол, покрываясь на глазах одной большой сине-фиолетовой гематомой.

Господи, застонал я, где же мое чувство самосохранения, ну почему я не подумал о… коварстве мира. Страх боли шипящей гадюкой обернулся вокруг сердца. Я, хоть и постанывая, тем не менее с удовольствием возлежал недвижимым, «просматривая» внутренним взором ушибленные места и жалел, жалел и еще раз жалел себя, при этом боль покидала меня, уступая пространство мысли о том, что сам страх боли есть всего лишь предположение, ожидание, предсказание самому себе, когда же контакт случился, страх исчезает, оставляя саму боль, обнаженную и всегда проходящую. Рассуждения эти успокоили меня, я, вполне удовлетворенный и почти не испытывающий телесных мук, повернулся на бок и… уперся взглядом в огромного паука, затихшего под дверью и, судя по его красным рассыпанным по мохнатой морде глазенкам, не желавшего отдавать свои позиции, занятые в дверной щели заранее.

У меня засосало под ложечкой, страх перед насекомыми, особенно членистоногими, довольно частое явление у людей. Конечно же, перечисляя в уме присущие мне фобии, я вспомнил и об этой, а невероятно памятливый (или профессиональный) зазывала откопал где-то противное создание и сунул мне его под нос. Хорошо работает, подлец, вскакивая на ноги в благоговейном ужасе, решил я, и облокотился на ручку, полагая, что дверь все еще заперта. К моему искреннему удивлению, она свободно распахнулась, даже не скрипнув, а вместе с ней, так же непонятно, испарилось и восьмилапое чудовище. Напоследок меня передернуло от воспоминаний недавнего свидания, но гнев (скоро начну молиться на это качество) подсунул свой аргумент: выполз бы он на тебя, а ты ногой, желательно обутой, чтобы не замараться, его сверху, и всех дел.

Моя арахнофобия улетучилась, тем паче, что я снова очутился в новом коридоре, из которого на второй этаж вела роскошная лестница. Довольно быстро достиг я первой ступени, благо высокие, прозрачные окна давали достаточно света на лестничный марш, а гобелены светлых тонов и практически белые ковры на полу создавали эффект нахождения в чистом, наполненном солнцем зимнем лесу. Улыбаясь во весь рот по причине свободной дороги и отсутствия завывающих и неприятно шаркающих ногами в темноте статистов, я собрался уже было взбежать, взлететь, вознестись наверх, как вдруг взгляд мой упал на пожелтевший лист манускрипта в рамке под стеклом, висевший у первой ступеньки на уровне глаз, текст которого, тем не менее, был представлен на вполне современном языке и гласил следующее: «В конце любого подъема, на всякой, даже самой малой вершине, путника ждет вопрос, ответ на который рождает либо новый пик, либо падение с прежнего». Я безвольно опустился на ступень. Надо полагать, по задумке зазывалы, на верхней площадке ряженный в профессорскую мантию и парик неуч-статист встретит меня с перечнем вопросов (правильные ответы, естественно, ему известны заранее) и начнет унижать, с ухмылкой превосходства на безусой физиономии, цитатами философов древности и сложнейшими математическими выкладками современных ученых в области… даже не хочу думать об этих областях.

Настроение мое резко изменилось, да, страх незнания, вероятность выглядеть глупо не привели к дрожи в ногах, но некоторое давление в висках ощущалось явственно. Сначала я не смогу ответить на вопросы викторины в этом безумном Доме, затем запнусь в объяснениях сыну, откуда берутся дети, после чего буду бледно выглядеть на каком-нибудь научном форуме, одетый в униформу швейцара, и, наконец, о венец всей моей жизни, проглочу свой язык, представ перед Спасителем на Страшном суде.

Я поднял голову вверх, на площадке второго этажа, а с моего места уныния она прекрасно просматривалась, никого не было. Не глупее других, решил я и, дальше не раздумывая о будущем, затопал к намеченной цели.

Прямо напротив выхода с лестничного марша, в мраморном багете, место от пола до потолка занимало гигантское зеркало, посему свое появление я смог лицезреть во всех подробностях, кратно размерам подступенков: сначала возникла верхняя часть лица, затем вся голова, шея, половина торса, торс целиком и так далее, пока собственной персоной я не ступил на площадку, полностью поглощенную доминантой Его Величества Зерцала. В отражении его благородного лика я заметил за спиной, на противоположной стене, две двери. Обернувшись к ним, я увидел надпись ровно над верхними наличниками: «За правой дверью — нищета, за левой — сытая еда, к ключу ведет и та и та, но где какая, вот беда».

Я усмехнулся, для дураков, что ли? Вот право, вот лево, и развел, немного картинно, вдруг кто-то наблюдает в специальный глазок, руками, повернувшись вокруг себя. Бац, я во все глаза смотрел на Зерцало, Его Величество во всю плоскость — на меня, при этом двери за моей спиной поменялись местами. Черт, зазывала оказался не так прост. В зависимости от того, где находиться, на последней ступени или возле дверей, эти дубовые стражи легко обменивали «право» на «лево» и входящий либо получал все, либо ничего. Откровенно признаться, я запаниковал. Страх нищеты, голода, лишений, вечного стояния в рваных одеждах под холодным дождем и разглядывания озаренных светом и наполненных музыкой окон ресторанов, где галантные мужчины, пахнущие дорогими сигарами, ведут в танце восхитительных дам,