умирает. Но жизнь вернулась к ней. Рядом неотлучно был Мемнон, которого она полюбила с новой силой, безумно и безоглядно…

Глубоко вздохнув, Ювентина стала думать о том, как она будет счастлива, когда снова увидит его. Хорошо, если это случилось бы как можно скорее. Больше всего она опасалась, что Мемнон порвет с пиратами и отправится в Грецию, в Афины, где у него были родственники. Этого вполне можно было ожидать, потому что он однажды говорил ей, что в случае, если обстоятельства не позволят им устроиться в Кидонии, у них появится возможность с помощью его афинских родственников обосноваться в одном из городов Эллады. Мемнон тяготился жизнью пирата и твердо решил покинуть Требация. Он говорил, что, по большому счету, не обязан служить ему до конца своих дней. Из римского плена он вырвался только благодаря Минуцию, Ювентине и Иринею. Правда, Требаций незадолго до этого предпринял неудачную попытку освободить его посредством обмена на захваченного пиратами молодого римского всадника из богатой семьи…

«Если Мемнон оставил Крит, – размышляла Ювентина, – тогда я отправлюсь в Афины. Хватит ли денег на такое путешествие? Можно будет продать что-нибудь из одежды, а также расстаться с золотыми серьгами, оставшимися у меня как память о матери. В крайнем случае, напишу Лабиену и его отцу. Они должны помочь. Отец Лабиена стал намного богаче, сделавшись собственником дома Минуция в центре Рима. Старик, кажется, и раньше неплохо ко мне относился, а теперь, когда он знает, что я спасла жизнь его любимому сыну, не откажет мне в помощи…».

С этими мыслями Ювентина незаметно для себя уснула, но спала недолго. Чуткий сон ее был нарушен чьими-то пронзительными голосами.

Проснувшись, она не сразу поняла, откуда так отчетливо доносятся голоса, но вскоре обнаружила источник звуков, проникавших в комнату. Они доносились через круглую отдушину в стене, которая была обращена к трапезной. Ювентина догадалась, что это было специально сделанное отверстие для подслушивания и подсматривания за тем, что происходило в трапезной. Мемнон как-то рассказал ей о разных ухищрениях, к которым прибегали пираты, чтобы собрать нужные сведения о богатых путешественниках, посещавших «Аретусу», в том числе и о подслушивании их разговоров в трапезной из специальной комнаты. Несомненно, она находилась именно в этой комнате.

Ювентина вскочила с кровати и, приподнявшись на цыпочки, заглянула в отдушину. Глазам ее открылась только небольшая часть трапезной: несколько столов и сидевших за ними людей, одетых в белые тоги.

В трапезной раздавалась латинская речь. Почти все присутствующие в ней были римляне из всаднического сословия.

Лицо одного из них, грубое и неприятное, Ювентина сразу узнала.

Это был центурион Марк Тициний, которого она видела на пиру у Волкация в тот памятный день, когда неожиданная прихоть Минуция так резко изменила всю ее жизнь. Ювентина вспомнила, что в тот вечер Тициний просил Клодия помочь ему устроиться в свиту нового претора Сицилии Публия Лициния Нервы. Судя по всему, Клодию удалось выполнить просьбу центуриона.

В то время как прислуживавшие в трапезной рабы расставляли на столах блюда с кушаньями и чаши с вином, римляне крикливыми голосами переговаривались между собой.

За ближним столом двое сотрапезников делились новостями из Рима.

– Оратора Марка Антония едва не притянули в суд за инцест, – говорил один из них. – Люди давно уж приметили: дочь его заневестилась, только наш краснобай не торопится выдавать ее замуж…

– Сплетни, клянусь Юпитером! – с сомнением отвечал другой.

– Весь Рим об этом говорит, но только один свидетель мог бы выложить всю правду…

– И кто же этот свидетель?

– Доверенный раб Антония, которого восемь раз подвергали пытке. Сам Антоний пошел на это, пригласив в свой дом множество свидетелей из уважаемых в Риме людей.

– И что же?

– Молчал раб, не хотел давать показания против своего господина…

– А каково теперь жене Антония! Ведь стыдно людям на глаза показаться…

– Так ей и надо! Сама-то она никогда не корчила из себя никому недоступную Пенелопу.

– Только не упоминай Пенелопу, когда говоришь об этой толстой жабе! Пенелопа и после смерти Одиссея была отменной бабенкой, если Телегон, сын Одиссея и Кирки, женился на ней и потом имел от нее детей…

Со стороны дальних столов до Ювентины доносились резкие голоса. Там, не стесняясь в выражениях, ругали постановление сената о союзниках.

– Рабы – это наша собственность. Кто возместит нам их стоимость? – кричал высокий сухопарый старик, неряшливо завернутый в тогу.

– В Риме, кажется, все с ума сошли от страха перед варварами! – вопил другой римлянин с лицом, искаженным яростью. – Из-за этого постановления, неслыханного по своей наглости, рабы толпами убегают из имений… А кто будет пахать и сеять, разбрасывать удобрения? Кто станет убирать урожай?

Остальные собеседники разразились негодующими возгласами:

– Пусть Марий сам закупает себе рабов на деньги из своей нумидийской добычи!

– Его прихвостень Нерва убеждает всех, что боится гнева сената, хотя он должен больше бояться нас, которые его будут судить в Риме по окончании срока его полномочий.

– Верно! Уже в этом году суды отнимут у сената и передадут их нам, всадникам. Нужно напомнить об этом Нерве, если он не образумится.

– Возмутительно! Сенаторы хотят за наш счет пополнить вспомогательные войска! Во время войны с Ганнибалом за рабов-добровольцев хотя бы обещали владельцам возместить их стоимость!

– Вспомогательные войска из рабов! Клянусь двенадцатью богами Согласия! Неужели мы, свободные, пали так низко, что стали доверять свою безопасность презренным рабам! – громким голосом сказал один из посетителей, сидевший за одним из столов спиной к Ювентине, которая с удивлением узнала голос говорившего – она узнала бы его из тысячи других.

Это, несомненно, был голос публикана Клодия, с грубой наглостью преследовавшего ее в Риме четыре месяца назад.

– Надо положить конец этому беззаконию, иначе скоро все мы останемся без рабов, – продолжал Клодий. – Косконий верно подметил, что в Ганнибалову войну государство выкупало рабов, обещая выплатить за них все сполна после победы, а ныне всех нас просто ограбили…

Со всех сторон раздались яростные голоса:

– Грабеж, да и только!..

– Как будто мы не римские граждане, а какие-нибудь грекосы!..

В этот момент Ювентина услышала звук отодвигаемого дверного засова.

Она отпрянула от слухового отверстия и села на кровать.

Дверь открылась, и в комнату вошел Видацилий, а вслед за ним показался седоволосый человек, в котором Ювентина с изумлением и радостью узнала Квинта Вария.

– О боги! Варий! – закричала она.

– Возможно ли? – воскликнул фрегеллиец. – Неужели это ты? Ювентина! Глазам не верю! Жива!..

Ювентина бросилась к нему на шею и в порыве радости несколько раз поцеловала.

Она сразу начала его расспрашивать о Мемноне.

– Я простился с ним двадцать дней назад, – быстро заговорил Варий. – Он торопился попасть на Крит. Будем надеяться, что он жив и здоров…

– Расскажи, как вам удалось спастись? – нетерпеливо спросила девушка.

– Прости, Ювентина. К сожалению, я очень спешу. Меня ждут, боюсь опоздать. Мне предстоит поездка в другой город по очень важному для меня делу. Когда вернусь, поговорим обо всем. Я не нахожу слов… Какая радость для Мемнона! Это просто чудо! Прости, но я должен идти. Мы еще увидимся… обязательно увидимся.

Варий повернулся к Видацилию и сказал ему:

– Этой девушке ты можешь полностью доверять. Не сомневайся. Все, что она тебе рассказала, – сущая правда.

Затем он снова обратился к Ювентине и произнес с чувством:

– Благодарение богам! Я так рад, Ювентина… за тебя, за Мемнона!

Он обнял девушку и, еще раз пообещав навестить ее, быстро вышел из комнаты.

– Теперь я спокоен, – сказал Видацилий, и морщины его сурового лица немного разгладились.

– Но как ты нашел его? – взволнованно спросила Ювентина, которая еще не совсем пришла в себя после неожиданного появления Вария.

– Это было нетрудно. Я послал за ним на Племмирий одного из своих рабов с просьбой срочно навестить меня. Я знал, где он остановился по прибытии в Сиракузы. Мемнон успел познакомить меня с ним и уверил, что на него во всем можно положиться. Я и раньше о нем слышал.