веку. Если кто и менялся в правлении, то только по причине смерти кого-то. Но не надо отчаиваться, Андре, – время, и ещё раз время. Оно всё расставит по местам. То, что ты решил работать в одиночку, – немыслимо. Без научного сообщества мы никто. Что будет, когда все узнают, – и как ты собираешься объявить об этом всем? Даже об успехе (о провале я и думать боюсь), как ты объявишь об успехе своих испытаний? Выйдешь на трибуну с отчётом и скажешь: так, мол, и так, позвольте представить мой незаконный эксперимент… А что дальше? Тюрьма, исключение из научного сообщества? Ты пишешь мне об учёных, поступивших точно так же, но рисковали они только собой или своими детьми. Химический состав твоего препарата не имеет аналогов в мире, я читал о нём, я восхищён, только ты мог дойти до такого, моя вера в тебя всегда была велика. Но, Андре, милый Андре, риски слишком огромны, а шансы малы. Никто не рискнёт, никто не позволит…

Доктор Бёрк не дочитал до конца. Вместо слов поддержки, которых так ждал, он получил лишь упреки. Никто не хотел рисковать, думал Бёрк. Все держались за свои кресла потными бюрократическими ручонками, все повторяли одни и те же слова: «Практическое исследование препарата не признаётся возможным, все компоненты слишком токсичны». Такие отписки доктор Бёрк получал даже из частных фармацевтических компаний. Он ушёл бы из университета, он работал бы на кого угодно, только б ему дали работать, – но никто не хотел рисковать…

Доктор Бёрк посмотрел на часы: почти девять. Подошёл к телефону, нажал. После сигнала раздался приятный голос:

– Что-то принести, месье Бёрк?

– Новости какие-нибудь есть?

– Да, месье Бёрк, пришёл ответ по нашему делу.

– И что там? – Бёрк уже ничего не ждал.

– Он положительный.

Трубку положили. Бёрк и не успел ничего сказать, как из смежного с ним кабинета вышла секретарша; она так широко улыбалась, что и ему пришлось улыбнуться в ответ.

– Звонила директриса… – Элен задыхалась. – Она сказала, мы можем приехать во вторник.

– Отлично, – обрадовался Бёрк.

Элен наклонилась к нему, но Андре лишь похлопал её по плечам, как друга, как ребёнка, как пиджак, что спадал с вешалки.

Потом он оглядел кабинет, подошёл к шкафу, достал с нижней полки большую коробку, доверху забитую макулатурой, вывалил всё содержимое на пол и стал наполнять её личными вещами. Сложив в неё стопку журналов, несколько книг, набор ручек, подаренных на тридцать пятый день рождения, и такой же набор – на тридцать шестой, фотографию с профессором в рамке и несколько дипломов, взял коробку и пошёл к двери.

– Значит, мы всё-таки уходим? – спросила Элен.

– А ты хотела остаться?

Элен покачала головой. Без него эта работа теряла всякий смысл.

10 глава

Особняк мадам и месье Лоран

Люсинда припала ухом к двери, боясь пошевелиться или вздохнуть. Всё в ней замерло, как и она сама; кровь отхлынула от конечностей, ослабив её руки, подкосив ноги, пульсируя лишь в одном виске раздражённым нервным тиком. Там, в комнате Жоэля, мадам Лоран разговаривала с доктором. Половину слов Люсинда так и не расслышала – она боролась с неприятной щекоткой в носу, которая появлялась так же внезапно, как и исчезала, каждый раз угрожая ей чихом. Люсинда потёрла нос. В руках её был таз с полотенцами – сегодня должны были мыть Жоэля. Его всегда мыли по вторникам. Она пошевелила носом, шмыгнула, потёрла его ещё раз и опять схватилась за таз, который чуть не грохнулся на пол. Тогда бы она не дослушала до конца; она и так не могла разобрать половины. Ирен говорила очень тихо, а доктор постоянно проглатывал слова, он всегда бубнил себе под нос, – но слух Люсинды за все годы работы в этом доме стал настолько тонок, насколько тонки были эти стены.

Мадам Лоран говорила о муже, да, точно, его имя Люсинда чётко расслышала.

– Фабьен, будь он проклят, – говорила она, – я должна быть уверена, что всё пройдёт как надо. Вы принесли, что я просила?

– Нет, – слышался голос доктора, – порошок у меня в комнате.

– Вы уверены, что это точно его…

Люсинда вскрикнула, закрыла рот руками, и таз с полотенцами грохнулся на пол. За дверью замолкли. Люсинда зажмурилась от страха, но быстро взяла себя в руки, подняла таз и как ни в чём не бывало постучалась.

– Входи! – приказала мадам Лоран.

Люсинда вошла вся красная; казалось, щёки её никогда ещё так не горели.

– Что такое, Люсинда? – спросила Ирен. – Что это ты, уже и в руках ничего удержать не можешь?

– Я, я… – Она чихнула.

Ирен отшатнулась.

– Только не говори мне, что ты больна.

– Нет, мадам.

– В этом доме слишком много пыли; когда ты уберешь здесь всё?

– Весь дом? – удивилась Люсинда.

– А кто, по-твоему, должен это делать? Я? – Ирен хмыкнула, окинула Люсинду с ног до головы презрительным взглядом. – Я зайду к вам через час, доктор, – сказала она, исчезая за дверью.

– Да, мадам.

Люсинда с доктором принялись раздевать мальчика. Его дебелое тело напоминало пергаментную бумагу, он почти ничего не ел.

– Может, потому он и не может ходить, – сказала Люсинда, – у него и мышц-то почти нет.

– Нет, не поэтому, Люсинда. – Доктор произнёс это таким тоном, будто давал ей понять, что не её ума это дело.

Она не возражала. В этом доме многое её не касалось, но это совсем не означало, что Люсинда не могла ничего решить. Она могла многое, теперь могла.

В комнату вошла Ребекка.

– Я совсем забыла, какой сегодня день, – сказала она.

Доктор взял на руки раздетое тело Жоэля; руки мальчика, как палки, болтались на весу. Ноги были такие же тонкие.

Ребекке вдруг показалось, что пальцы на правой ноге Жоэля сжались.

– Посмотрите! – вскрикнула она. – Он пошевелил, вы видели?

– Видел, – ответил доктор, – ещё вчера. Чувствительность постепенно возвращается, но у нас ещё много работы. Надо ставить его на ноги и пробовать ходить.

– Вы думаете, это возможно? – Лицо Ребекки засияло, как никогда прежде.

– Я не думаю, – совершенно уверенно сказал доктор, – я знаю.

Пар, поднимавшийся над ванной, закрывал всю умывальную комнату. Доктор погрузил Жоэля в горячую воду; мышцы мальчика расслабились, лицо уже не выглядело таким напряжённым.

– Мне нужно к себе, – сказал доктор, выходя. – Позовёте меня, когда закончите.

Люсинде стоило проследить за мадам Лоран. Видит бог, она могла проследить за каждым в этом доме и остаться незамеченной, но Ирен Лоран сама следила за всеми не хуже её.

Поставив тазик с полотенцами на туалетный