Кой черт занес Павлинскую в партию! Прямо помутнение какое-то на нее нашло. Правда, папка ее настаивал, верный ленинец, ветеран войны, орденоносец Григорий Кириллович. Он даже младшую дочку назвал Владиленой, в честь Владимира Ильича Ленина. И потом, партийность была условием получения ею направления в Архитектурно-художественную академию на факультет искусствоведения. То есть с партбилетом и поступить было легче на заочное отделение, и на сессии ездить. Она послушала «старших товарищей», подумала: ай, быстренько вступлю, зато поступлю, ну? И поплатилась. За этим ее «вступлением» такое потянулось, мутное, нафталинное. Вдохновляемые бойким судьбоносным Сидором, к Павлинской зачастили партийные или профсоюзные активисты — из соответствующих отделов культуры с требованием или обновить, или заново нарисовать всю наглядную агитацию школы. И давайте, Владилена Григорьевна, в едином порыве, — подгоняли они. Ее стали зазывать на партийные собрания, куда она не могла прийти никак, потому что в это время еще спала. (Она подолгу мастерила вечерами, рисовала, вязала, лепила, ложилась спать под утро.) Потом вдруг одним махом повесили на нее поручение — лектор-агитатор. Страх и морок.

Потом пошла другая волна — при любом профсоюзном отделе культуры должен был быть сводный хор. Всех — и сотрудников отдела, и учителей музыкальной школы, и учителей школы искусств, и библиотекарей, и бухгалтерию — принудительно заставляли петь в этом сводном хоре. Солидные женщины предпенсионного возраста наряжались в голубые длинные платья с четко выстроченными рельефами по линии груди или вышитые тесьмой псевдонациональные сорочки из костюмерной Дома культуры плюс девичьи венки с лентами. И когда хористки вместе брали дыхание по взмаху дирижера, тоже в венке и в очках с толстыми линзами, когда одновременно вздымались подчеркнутые обтягивающими платьями или сорочками немалые бюсты, публика в зале замирала, и кто-то стыдливо отводил глаза, а кто-то морщился. Понятно, что никакие силы не могли загнать нашу Владку в этот хор.

Она уже и не знала, чего ждать дальше, но вовремя случилась сессия, и она с радостью уехала на месяц в Свердловск, где была совершенно другая жизнь, пусть утомительная, но такая увлекательная и праздничная.

А из Свердловска — жизнь тогда была не очень дорогая — полетела самолетом в Грузию, к маминой сестре, тете Ане.

Тетя Аня, или, как величали ее там, в семье, тетя Анука, велела ей надевать одежду поскромнее и глаза держать — долу. Рядом с домом через полчаса после Владкиного там появления уже стояла толпа друзей, ну и соискателей, которые еще с детских лет ее помнили и обожали. Тетя Аня и злилась, и смеялась, кричала им в окно:

– Уйдите, бездельники, идите по делам своим, она не выйдет. Детство уже давно закончилось. Она уже барышня.

И кто-то самый смелый дерзко кричал в ответ:

– Слушайте, колбатоно Анука, если Владиленочка, такая нежная красавица, такая царица, не может выйти на крылечко, пусть в окошко выглянет разок. И всеоо. Да?

В город на прогулку или за покупками ее одну не пускали, потому что за ней, хоть и на почтительном расстоянии, таскалась по городу свита влюбленных в нее с первого взгляда. Собственно, как везде и всегда. А когда она уезжала из Кутаиси и тетя Анука и дядя Георгий ее провожали, в знаменитый кутаисский трамвай, который ходил в аэропорт, набились все соискатели. Под суровыми взглядами Владкиных тети и дяди они ехали до аэропорта молча и лишь жарко зыркали исподлобья и пожирали прекрасную девушку глазами со всех сторон.

Оттуда, из Грузии, Владка привезла церемонию «подготовки ко сну» и всю жизнь ей потом следовала.

Ложиться спать Владкину тетю Аню научила ее грузинская свекровь. А тетя Аня в свою очередь — своих детей и племянницу. Ну вот, например, после душистой ванны нельзя надевать глупую пижаму, ну что это такое, девочка — и в шароварах, она что, работает на кирпичном заводе в городе Кварели? Тетя Аня, чуть что, всегда пугала своих трех дочерей и племянницу Владку, мол, если они не будут вести себя как должно и плохо учиться домашнему хозяйству, тогда они выйдут замуж в город Кварели (оттуда родом был дядя Георгий) и станут работать на кирпичном заводе в коричневых (позор, позор!) шароварах. Шаровары — убийцы женственности, так считала тетя Анука. Когда собираешься идти спать, надо надевать чистую накрахмаленную нарядную сорочку в кружевах, в которой не стыдно и на улицу выйти, если что. Нужно тщательно расчесать волосы, перевязать их выглаженной шелковой лентой и капнуть на запястье пару капелек любимых духов. Только на запястье. А то вдруг Боженька решит забрать тебя побыстрее — терпеливо объясняла тетя Анука, — а ты вот и уже! Р-раз — и готова. Предстала: и нарядная, и чистая, и причесанная, и духами благоухаешь, и хорошего воспитания.

Ну или представь другое, например: река Риони взяла вдруг взбесилась и вышла из берегов, стихийное бедствие, все кричат, вай, где спасатели, бегите сюда, спасайте сначала меня — все кричат. А ты не кричишь, ты вышла на крышу, села красиво, сложила ручки к ножкам привлекательно и сидишь спокойно. Храбрые спасатели увидят тебя, такую красивую, причесанную, с ленточкой в волосах, такую завидную невесту, залюбуются (тоже неплохо, тоже надо!) и кинутся тебя спасать первую. Откуда ты знаешь, а вдруг среди спасателей как раз и есть тот самый, единственный, который оценит, как правильно тебя воспитала твоя тетя Анука. Спасатель — это да. А не эти бездельники, которые на тебя охотятся по всему городу. Опусти глаза, Владочка, чеми сули, душа моя, — просил дядя Георгий, — кому сказал, и не улыбайся — а то твои ямочки кого угодно с ума сведут, даже великого бронзового нашего поэта Шота Руставели, а не только этих несерьезных желторотых мальчишек.

* * *

И вот, когда чуть уставшая, но радостная, переполненная впечатлениями, влюбленная в жизнь Владка вернулась домой, вдруг к ней в класс, где она готовилась к уроку, мурлыкала под нос песенку, расставляла мольберты и устанавливала в этот раз уже бутафорские фрукты, чтоб не съели, вдруг, тяжело и дробно цокая каблуками вразнобой, как эскадронные кони, пришли суровые партийные женщины из бухгалтерии отдела культуры, все насупленные, преисполненные праведного гнева, все в длинных тяжелых пальто и мохеровых шапках, а главная — в огромной лисьей папахе. Все равно как атаман. Встали в двери угрюмой праведной толпой:

– Мы вас вызываем на заседание парткома за то, что вы отказываетесь выполнять партийные поручения, например, быть лектором-агитатором в обществе «Знание», нести в массы культурность или принимать в подшефной военной части ленинский зачет, прогрессивную наработку (Господи помилуй, слово-то какое!) нашего обкома комсомола, верного младшего товарища нашей партии. Завтра в 10 часов утра. Мы будем вас слушать первой. А потом уже другие накопившиеся вопросы.

Владка как-то рассказывала о лисьей папахе и ее общественно-политическом зуде, который не давал ей ночами уснуть. Она была председателем партийной ячейки и даже мужа своего, Андрея Ивановича, сумела вызвать на заседание партбюро, чтобы заслушать и осудить его горячую симпатию к секретарше Инне. Словом, была исключительно отзывчива на события во вверенном ей партией коллективе.