— Здравствуй, — сказала она Марине, без спроса проходя в дверь и грузно опускаясь на табуретку. — Я буду твоя бабушка, звать меня Варвара Михайловна, и, похоже, придётся нам, хочешь не хочешь, жить теперь с тобой вместе.

Варвара Михайловна увезла Марину в Москву, поселила и ухитрилась прописать в своей квартирке на Шмитовском проезде, оформила опекунство и пенсию. Отца Марина так и не увидела, было там что-то непонятное, он то ли умер, то ли уехал, бабушка — так она научилась звать Варвару — не говорила об этом, отмахиваясь, как в своё время мать.

Марина поступила, как и собиралась, в педагогическое, только московское, училище, закончила его, устроилась в соседнюю школу. Варвара Михайловна после долгих споров заставила её поступить на вечернее в педагогический институт.

— Образование человека должно быть высшим, — брюзгливо возражала она на все Маринины отговорки и стучала по столу жёлтым пальцем. — Кроме того, может, тебя там замуж возьмут.

Непонятно, какой из её аргументов был убедительнее, но Марина в конце концов уступила. И поступила. Очень легко, ещё бы, после техникума и с направлением из школы. Специальность выбрала русский язык, не потому, что как-то уж особенно любила, просто математика была ещё противней, а по русскому часы потом легче набрать. Замуж она так и не вышла, да и куда там — одни же бабы кругом. И в школе, и в институте, и учителя, и студенты. Сперва Марина переживала из-за этого, старалась, бегала то на танцы, то на вечера в военное училище, а после двадцати пяти как-то уже и привыкла. Бабка Варвара к тому времени умерла, Марина окончила институт и была взрослым самостоятельным человеком с профессией и квартирой.

Новые времена нанесли её самостоятельности сильный урон — учительская зарплата, и без того не самая большая, устремилась к нулю. Хорошо хоть квартира никуда не делась. Марина, впрочем, не очень страдала от своей бедности — ей было не привыкать, тем более семьи нет, а одной много не надо. Товарки-учительницы в школе рыпались то туда, то сюда, кто-то ушёл торговать турецкими носками, кто-то — порасторопнее — пристроился в частные школы. Те же, кто был постарше, как-то тянули, досиживая свой век. Марина попробовала тоже перейти в частный лицей, сходила туда поговорить, но интервью — так назвал эту беседу лощёный директор лицея — не прошла. «Простоваты вы, милочка, — сказал он ей. — Нашим детям требуются яркие наставники, ведущие к новым высотам». Марина даже не огорчилась. Какие высоты? Программу бы вдолбить, и хорошо.

Впрочем, в последний год и у неё образовалась подработка. Через знакомую учительницу на пенсии ей сосватали частный урок. Парню пятнадцать лет, у отца денег немерено, мать вся в брильянтах, надо поступать в колледж, а он «корова» пишет с тремя ошибками. За урок платили ей восемь долларов, в рублях сумма получалась, как ползарплаты, но сами уроки были мукой непередаваемой. Ученик на неё откровенно плевал, на уроке жевал резинку, никаких заданий не выполнял. Часто там же сидели его дружки, ржали похабно на каждое её слово. Вплывала в комнату мамаша, ахала томно, выговаривала Марине за низкую результативность, словом, кошмар. Зато вот зуб смогла вылечить…

Хотя, может, без зуба было бы лучше, сидела бы дома и горя не знала. «Да что ты все ноешь, — одёрнула себя Марина, — не пропадём. Вот поела, когда ещё так получится, нервишки полечат… В крайнем случае — убегу, пусть ищут».

Эта внезапно пришедшая мысль так понравилась ей, что она, как-то не очень задумываясь над тем, хорошо это или плохо, встала из-за стола, быстро посовав оставшуюся еду в холодильник, и направилась к шкафу, в котором раньше заметила одежду.

Все было на месте. Куртка, брюки. Под курткой на вешалке обнаружился светло-серый мягчайший шерстяной свитер. Немного помедлив, Марина сняла свитер и брюки с вешалки и отнесла на кровать. Сняла халат. «Я только примерю», — сказала она себе, а руки уже чесались поскорей натянуть эти роскошные вещи, хоть на минутку, хоть посмотреть, как это бывает. Надо же, какой материал. И шерсть, и тонкий, и на голое тело не колется совсем…

Брюки сидели, как влитые. Марина завертела головой в поисках зеркала, не нашла, решила пойти в ванну, потом поняла, что будет нелепо смотреть на брюки из-под задранной рубашки, сняла её и решительно нырнула головой в свитер.

Из зеркала на неё смотрела другая, незнакомая женщина. Немного бледная, сильно взъерошенная, но очень благородная и вся какая-то дорогая. «Надо же, — подумалось Марине, — вроде, ничего особенного, а смотрится как… Надо ещё куртку примерить».

Она снова открыла шкаф, потянулась за курткой и тут снова заметила сумку внизу. Повинуясь порыву, Марина взяла её в руки. Сумка поражала мягкостью кожи, удобством фасона и благородством линий. Не подумав, Марина потянула изящный хвостик молнии, сумка легко, как масляная, открылась, и её содержимое рассыпалось на ковёр. Охнув, Марина кинулась собирать чужое добро.

Крошечный, будто игрушка, серебристый телефончик. Неужели правда такая крохотуля может звонить, как настоящий? Кошелёк из чёрной, мягкой-мягкой, будто шёлковой, кожи. Открыть его Марина не решилась. Записная книжечка, тоже кожаная, в подбор к кошельку. Тонкая золотистая ручка. Невероятной красоты золотистая же в ярких эмалевых пятнах плоская коробочка — Марина поняла, что это пудреница, только когда открыла и обнаружила пуховку внутри. Сама пудра тоже почему-то была разноцветной. Серебряный тюбик помады. Неяркая, темно-коричневая, и пахнет не вазелином, как Маринина, а чем-то сладким и дорогим. Упаковка каких-то таблеток. Носовой платок — тонкий, батистовый. Чёрная кожаная перчатка. Ещё книжечка, тоже чёрная. Вместо обычных страниц из неё выглядывал какой-то прозрачный пластик.

Марина раскрыла книжечку. Там была карточка, заложенная в пластиковые кармашки, — «Водительское удостоверение. Волковицкая Арина Николаевна. г.Москва» и маленькая фотография белокурой женской головы.

Так вот она, эта загадочная Арина Николаевна, которая разбила машину. Марина поднесла фотографию поближе к глазам, чтобы хоть разглядеть, за кого её тут принимают. Но фотография, и без того не очень качественная, сквозь пластик выглядела так нечётко, что ничего определённого, кроме наличия глаз, носа и рта, разглядеть не удалось.

Вздохнув, Марина закрыла книжечку и убрала в сумку. Там, во внутреннем кармашке, застёгнутом на молнию, рука её наткнулась на что-то твёрдое. Не очень понимая, зачем, Марина расстегнула кармашек.

Паспорт. Вот оно, точно. Как только раньше не догадалась. Волковицкая Арина Николаевна. Год рождения. Да она старше меня на пять лет! Умники, нет бы посмотреть. Москва… Москва… регистрация по адресу… Муж — Волковицкий Валентин Сергеевич, это, значит, тот вчерашний дядька. Надо же, сколько лет женаты. Мог бы жену-то и получше узнавать… Сын Дмитрий. Большой уже совсем, лет пятнадцать. Как мои девятиклассники.

Наконец Марина добралась до фотографии. Паспорт был старого образца, ещё не обменянный, и фотография в нем оказалась вполне разборчивой, только давней. На ней Арине Николаевне должно быть двадцать пять лет.

И очень даже ничего дамочка. Стильная такая. Блондиночка. Стрижка аккуратная, лицо тонкое. Выражение только какое-то… Барское, что ли. Ну, да ладно. Марина перевернула страницу назад, чтоб посмотреть на другую, шестнадцатилетнюю, фотку, и обалдела. На неё смотрела её собственная паспортная фотография. Не из этого, обменянного (свой-то паспорт она успела поменять), а из старого паспорта, что она в шестнадцать лет получала. Она тогда ещё на той фотографии отлично вышла. Обычно все казённые фотки страшными получались, а на паспорт, как нарочно, повезло — Маринка там была хорошенькая-хорошенькая, как куколка. Кудряшки, глазки — прелесть. Она потому и запомнила. И фотки эти, что лишние от паспорта остались, долго берегла, только мальчикам дарила. Они потом кончились, осталось только в паспорте. Паспорт ещё поэтому жалко было менять, Марина просила в милиции отдать ей фотку, да куда там… А в новом паспорте она корова коровой.