Она приложила ребенка к груди, и тот принялся жадно сосать, вытянув из матери едва ли не всю влагу. Лига даже подумала, что жажда помешает ей уснуть, но едва уронила голову в траву и укрылась одеялом из лесной тени, как тут же провалилась в сон, глубокий и благословенный, полностью утратив все чувства, не испытывая жажды, голода, гнева или скорби.

Она проснулась совершенно здоровой и отдохнувшей, словно вчерашних ужасов не случалось вовсе. Дочь спала рядом, сливочно-белое личико было спокойно, на губах блестела капелька молока.

— Бранза, — шепнула Лига. — Я назову тебя Бранзой в честь всего светлого, чистого и нежного.

Она поднялась, взяла младенца на руки и направилась домой, по пути размышляя, чем в первую очередь нужно заняться в разрушенной хижине. На опушке Лига не поверила своим глазам: покосившийся домик, который несколько лет чудом не заваливался, как будто в вертикальном положении его поддерживал только страх перед яростью Па, теперь стоял ровно и прямо. Высаженная рама находилась на своем месте, в стене; плетенные из прутьев ставни были навешены заново. Отпечатки грязных ботинок на двери пропали, как и выбоины в досках, которые Лига заметила вечером при свете лунного фонарика. Дверь, со вчерашнего дня распахнутая настежь, была чуть приоткрыта и подперта снизу гладкой деревянной чурочкой. По одну сторону от крыльца рос пышный куст с рубиново-алыми листьями высотой примерно до колена Лиги, по другую — точно такой же куст, только с зелеными листьями. Солома на крыше тоже была перестелена: гниль и прорехи исчезли; печная труба перестала крениться к западу.

— Что это, Бранза? — испуганно прошептала Лига. Перед ней стоял дом, который мог бы выстроить Па, имей он деньги и желание поднять стены и привести в порядок крышу. Вернее, будь он не ее отцом, а другим человеком.

Лига ступила на крыльцо и толкнула дверь.

— Ох…

Ее глазам предстал разровненный и начищенный земляной пол, по которому еще не ступала нога, обутая в башмак.

На полу лежали скромные циновки, когда-то сделанные руками Лиги, — чистые и переплетенные заново. Большая родительская кровать исчезла, а вместе с ней и выдвижная кроватка. Взамен появилась новая — совершенно новая! — односпальная кровать, расположенная в нише и занавешенная ситцевой шторкой, которая была аккуратно подвязана лентой к настоящему стенному крючку. У изголовья кровати стояла колыбель, точь-в-точь как та, что Лига с матерью видели в городе — тогда восхищенная Ма надолго задержалась перед мастерской мебельщика. В новой колыбельке лежало мягкое, словно облако, белье, от посторонних глаз ее защищал тонкий полог. Лига медленно приблизилась к детской кроватке, боясь, что мираж вот-вот рассеется, робко коснулась ее и ахнула от восторга, столь плавно и беззвучно качалась колыбель. Пугаясь собственной дерзости, Лига уложила малышку Бранзу в кроватку и накрыла тонким шерстяным одеяльцем. Так же медленно она обошла всю комнату, примечая многочисленные перемены: новая деревянная ложка вместо щербатой старой, аккуратная лампа взамен той, что деревенские обидчики сбросили со стола и разбили. Дом сверкал чистотой, как будто хозяйка, что навела порядок, лишь на минутку вышла за порог стряхнуть скатерть. Все выглядело свежим и новеньким, как в горнице у невесты, где каждый подарок выставлен на обозрение.

— Кто это сделал? — прошептала Лига. Она по-прежнему не осмеливалась говорить вслух, опасаясь, что ее услышат, что кто-то войдет в дом и скажет: Это сделано мной, и все здесь мое. Убирайся прочь!

Лига на цыпочках приблизилась к двери и опасливо выглянула наружу. Той женщины, хозяйки дома, нигде не было видно, лишь по обе стороны от крыльца, там, где Лига закопала драгоценные камни, росли пышные кусты, алый и зеленый, на одном из них уже громко чирикали неугомонные воробьи. И пока Лига стояла, тревожно озираясь, дом вдруг рассмеялся: коротко скрипнули доски, слабо шелохнулись занавески, прищелкнув, хихикнули ставни. Дом усмехнулся над Лигой, но усмехнулся добродушно, беззлобно, и ее вдруг осенило, как если бы над головой вспыхнул шарик лунного света: это все принадлежит ей, ей! Это труд и подарок Лунного Младенца!

— Я этого не заслуживаю! — воскликнула она, но тут же поняла, что ее слова рассеялись в воздухе, не достигнув ушей, которым предназначались. Силы, стоявшие за событиями последнего дня, за щедрым даром, зажигали звезды на небосклоне, меняли времена года, переворачивали вверх дном океаны, обращали в пыль целые материки, и потому просто не воспринимали такую мелочь, как грешность или безгрешность Лиги. Для этих сил, в их необъятном величии, Лига, должно быть, столь же невинна, как и ее дитя. Их волеизъявление — не более чем взмах ресниц, зернышко чистейшей удачи, упавшее из веялки таких гигантских размеров, что Лиге не дано ни узреть ее, ни осознать механизм действия. Ей остается лишь благословлять судьбу и заботиться о ребенке, который воистину заслужил этот уютный дом, этот омытый свежестью мир; жить и надеяться, что никто не обратит внимания на униженную, раздавленную мать, не призовет ее к ответу, не потребует оправданий.

Первая неделя в новом доме была наполнена невероятным блаженством и покоем, так что внезапно пришедшее в голову желание сходить в город Лига поначалу приняла за признак оскудения ума. Наверное, от нежданного счастья голова совсем перестала работать, решила она. С другой стороны, почему бы не наведаться туда? Нахмурив брови, Лига вышла на солнышко, села на скамейку и попыталась вспомнить причины, которые удерживали ее вдали от людей все это время. В том, что причины есть, она не сомневалась.

Как следует подумав, Лига пришла к мысли, что главное препятствие — страх перед теми самыми парнями. Встреча с любым из них крайне неприятна, а если вдруг негодяев окажется двое или больше? Не пойдут ли они за ней, чтобы где-нибудь в пустынном местечке прижать к забору и потискать, если не хуже того? Спасет ли ее кто-нибудь, если она найдет в себе смелость закричать?

Эти страхи не в последнюю очередь подкреплялись привычным укладом, который сложился за долгое время, прошедшее после смерти матери. «Нам никто не нужен, — часто повторял отец, так часто, что Лига перестала обращать внимание на эти слова. — Мы сами можем позаботиться о себе, и нечего остальным совать нос в наши дела!» С течением лет Па становился все угрюмее и грубее к людям. Дошло до того, что в последний год жизни Па помимо его самого Лига видела ровным счетом трех человек. Первым был торговец дешевыми украшениями — отец налетел на него, как безумный, грозясь спустить с цепи псов, хотя никаких собак не держал. Бедняга улепетывал со всех ног; Лига успела заметить лишь его подметки да корзину с развевающимися лентами. Вторым был Хромой Йенс (проходивший по дороге, у которой Лига иногда пряталась в надежде увидеть хоть какую-нибудь частицу огромного мира), а третьим — незнакомый охотник, который темной точкой скользил между деревьями у подножия Сторожевого холма, будто пятнистая болезнь, которая переползает с листа на лист даже в безветренную погоду.

Когда Па умер, пришли те женщины. Лига больше не хотела встречаться с досужими кумушками и чувствовать на себе их сверлящие взгляды. Она также избегала общения с мужчинами, старательно отводящими глаза, потому что ее вид вызывал у них отвращение, смех или что-то там еще.