Сегодняшнее утро почти не отличалось от вчерашнего: солнечные лучи и пташки бесшумно порхали по веткам, ветер ласково гладил последние желтые листья. Однако Лиге было неспокойно; объятая тревогой, она стояла, держа руку на животе, в котором шевелился младенец, тяжелый и горячий, будто живые угли в печи, и мучилась неведением.

Как ни странно, встреча с сыном лесоруба обошлась без последствий. Ни до конца осени, ни зимой ничего не случилось. Лига вела себя осторожно и ни за чем не обращалась к деревенским жителям. Порой ей приходилось голодать, однако в самые тяжкие дни неизменно случалось что-нибудь хорошее: то на удочку в проруби лесного ручья клюнет костлявая рыбешка, то повезет разглядеть нужный сугроб и откопать немного зелени для ароматного бульона, то какая-нибудь залегшая в спячку зверушка продышит отверстие в снегу и облачко пара сверкнет на солнце. Лига и сама двигалась словно в полусне, держась лишь благодаря огню в очаге и по-беличьи запасенным орехам, оберегая свой маленький островок тепла в кровати, передвинутой ближе к печке.

Дитя появилось на свет в клубах пара глубокой зимой, посреди ночи. Лига сразу же увидела разницу со своим первым ребенком: у того была слишком большая голова, чересчур заостренный подбородок. С этим по крайней мере все в порядке: пухлые щечки, ручки и ножки, как у нормального младенца, а не скрюченные и темные, будто у старика. Поглядите-ка, это девочка, такая же, как Лига! Мы превзошли его числом, пронеслось в ее возбужденном мозгу. Мы выстоим против него, получим то, что хотим!

Управившись с беспорядком, Лига положила запеленутого ребенка на стол. Облегчившаяся от бремени, с дрожащими бедрами, по которым еще стекала слизь и кровь, она села на кучу тряпок, сваленных на лавке, и принялась рассматривать младенца при свете свечи.

По личику новорожденной пробегали самые разные выражения, от безграничной и глубокой мудрости до животной бессмысленности. Душа молодой матери тоже металась в противоречивых чувствах; ею попеременно владело то благоговение перед маленьким существом, требующим к себе столько внимания, то разрывающая сердце жалость: несчастная малышка, такая хрупкая… и такая мягкая, теплая! Лига не верила своим глазам, рассматривая изгибы тонкого ротика, пушистые ресницы, совершенные по красоте ушки, похожие на полураскрывшиеся розовые бутоны. Ее переполняли покой и нежность. Как хорошо, что отца больше нет, что Лига может просидеть так хоть до самого утра, не боясь попреков и оскорблений, не отрывая взора от этой крохотной искорки жизни, занятой самыми важными делами на свете — крепким сном и дыханием, легким, будто крылья мотылька, слабо вздымающим узкую розовенькую грудку.

Лига не могла налюбоваться на дочурку, но глаза понемногу начали слипаться. Тогда она взяла младенца и уложила рядом с собой в выкатную кровать. Она до сих пор не перебралась на большое родительское ложе — нет, никогда! — и уже не раз подумывала о том, чтобы порубить его на дрова для растопки печи. Лигу останавливало лишь то, что на этой кровати умерла Ма, и этот предмет мебели — единственное, что у нее осталось от матери, пусть даже в ушах до сих пор стоял храп отца и скрип деревянных досок под его дергающимся туловищем.

Дитя жалобно запищало, Лига пробудилась от глубокого мягкого сна, лениво размышляя, что за крыса или другая зверушка забежала в хижину, почему Па еще не встал, грохоча башмаками, и не прибил незваную гостью. И в этот момент ее пронзила счастливая мысль: да ведь отец исчез, исчез навсегда! А то, что лежит у нее под боком и царапает темноту, учась мяукать во все маленькое горлышко, это… это…

Лига достала грудь, радуясь тому, что впервые может применить эту часть тела по назначению. Больше не надо до крови закусывать губы от того, что Па грубо теребит ее, лежа сзади, пыхтя и называя Лигу именем матери. Новорожденная пожевала ротиком и забавно сморщилась, но затем инстинкт притянул ее к соску. Малышка издала несколько звуков (так похожих на удивление и восторг, что Лига не удержалась от смеха — легкого и беззвучного выдоха через нос, чтобы не испугать девочку), после чего более или менее сносно взялась за дело.

Лига лежала с открытыми глазами в зернистой тьме, каждой клеточкой ощущая рядом с собой маленькое живое существо. Детский кулачок лежал у нее на груди, словно удерживал на месте, словно бы это он, ребенок, устроил все в мире нужным образом и теперь просто пользуется установленным порядком. Какое невыразимое наслаждение подчиниться невинному созданию, чьи потребности столь ясны и просты, да к тому же идеально совпадают с тем, что она, Лига, может дать.

Неожиданно явилась весна. Дубы разом выбросили пучки бледно-зеленых листьев, на других деревьях свечками вспыхнули плотные бутоны. Просевшие сугробы незаметно исчезли, оставив после себя мокрую черную землю, из которой с надеждой и любопытством начали высовывать свои тугие головки весенние первоцветы. Гигантские легкие, покрытые слоем зеленой тины и плачущие потоками талых вод, мерно дышали, источая ароматы цветов, кислый запах прелой листвы и плесени. Там, где прежде воздух был холодным, матовым и далеким, как луна, все теперь стало влажным, теплым, чутким.

Лига, кроткая, умиротворенная, с младенцем на руках вышла в это удивительное утро. Ее волосы, за которыми она больше не ухаживала, сильно отросли; тусклые соломенно-желтые пряди развевались на ветру, лезли в лицо, пахли дымом и теплом постели.

Малышка заморгала глазками, беспокойно завозилась в пеленках, выпростала ручки. Личико, на которое солнце набросило кружево из света и тени, недовольно сморщилось. Лиге и самой казалось, что это ее первая весна, первая встреча с природой. Так тих и светел стал мир без отца, все страхи исчезли вместе с ним, и теперь ей нечего бояться.

Сперва она услышала голоса. Со стороны дороги раздался взрыв грубого хохота: компания обогнула холм. Трое-четверо, а то и больше. Затем голоса вдруг стихли, как будто на их обладателей кто-то шикнул.

Лига узнала этот смех — реготание подростков, рисующихся друг перед другом, молодых парней со скрипучими ломкими голосами и глазами, которые никогда не смотрят тебе в лицо. Она смутно помнила похожий смех, слышала его на рынке в городе. «Поторопись, — сказала тогда Ма. — Побудем в полотняном ряду, пока они не пройдут».

Поторопись, сказала себе Лига, взяла ребенка из кровати и застыла, прислушиваясь.

Компания приближалась к хижине. Держаться тихо у подростков не получалось; их было слишком много, и каждый желал доказать остальным, что ему все нипочем и он не намерен таиться. Парни громко топали и переговаривались между собой, кто-то харкнул, кто-то предостерегающе цыкнул, но сплюнувший сердито огрызнулся.

Лига бесшумно прокралась к печи, вытащила незакрепленный кирпич, нашарила за ним ключ и метнулась к деревянному сундуку. Открыла его, уложила девочку на тряпки, аккуратно опустила крышку и заперла. Едва успела спрятать ключ… Вот они, показались из-за деревьев. Пятеро, все рослые, за исключением приземистого коротыша, что идет первым. Среди них — сын лесоруба и сын того чужеземца. Лига как-то спросила мать, показывая пальцем на темнокожего мужчину: «И зачем он вымазал лицо углем?». Ма испуганно закрыла ей рот ладонью.