– Сплошные «не». Идеальный работник, – заметил я.

– Есть и иные «не», – возразил Борис. – «Не инициативен, не генерирует интересных идей. Участвует в корпоративных мероприятиях, но всегда уходит первым. Замкнут. Не имеет друзей в коллективе, кроме Стеллы Григорьевой, завдепозитарием. Часто обедает с ней, но не в столовой банка. Пара на перерыв уходит. Иногда их видят оживленно беседующими в холле первого этажа». Напротив инфы о Стелле поставлен красный флажок. Похоже, Шмидта подозревали в прелюбодеянии. Но более ничего предосудительного не отметили. Они просто вместе обедали. Отдел безопасности прекрасно знает, в каких помещениях сотрудники могут предаваться любовным утехам, в случае Стеллы это приемная, примыкающая к ее кабинету. Туда приходят вип-клиенты отдела ячеек. Перед кабинетом нет секретаря, потому что посетители хотят сохранить инкогнито. О, наивные люди. Банк на своем сайте гордо заявляет, что в целях безопасности видеонаблюдение ведется только в операционных залах, на входе, на парковке. И любой клиент может попросить обслужить его в кабинке, где камер нет. «Недреманное око» отсутствует также в туалетах, во всех вип-зонах, в подвале с ячейками.

– Предполагаю, что это ложь, – вздохнул я.

– Конечно, – согласился Борис. – Каждый уголок тщательно изучается. Но Роберт никогда в приемную Стеллы не входил. Теперь о Григорьевой. Вот тут интересная штука. Стелла – дочь Веры Федоровны Григорьевой, первой жены олигарха Максима Петровича Загорского, отца Натальи, которую вы на работу взяли.

– Погодите, – остановил я помощника, – только что я беседовал с Загорским. Он мне рассказал историю в духе индийского кино про то, как полюбил Елизавету Коркину, сделал той, уже беременной, предложение, и оказалось, что она замужем за немолодым профессором. В конце концов Лиза и Максим стали мужем и женой. Ни про какую Веру Григорьеву Загорский не упоминал.

– И тем не менее она есть, – возразил Борис. – Брак длился менее года. Сразу после свадьбы, чуть ли не в первую брачную ночь, молодая забеременела. Через семь месяцев на свет появилась недоношенная девочка. Вес – три восемьсот, рост пятьдесят пять сантиметров.

– Образцово-показательный недоносок, – восхитился я.

– Похоже, Максим тоже пришел в восторг, – усмехнулся Борис. – Он сделал анализ и выяснил: вероятность его отцовства почти нулевая. Невеста выходила замуж, будучи беременной от другого. Не новая идея прикрыть обручальным кольцом грех. Объясняю, почему бизнесмен не сообщил вам о первом браке. Он не разводился, добился аннулирования союза. Привел в суд свидетелей, которые поклялись, что брачных отношений толком не было. Вера спала с Максимом до загса, но это не считается, штамп тогда в паспорте не стоял. А после свадьбы жена плохо себя чувствовала, интима ни разу не было, совместное хозяйство они не вели. И… эне, бене… Вычеркнули из жизни загс и свадьбу. Аннулирование не развод. Бывшая супруга не имеет ни на что права. Адвокат, которого нанял Максим, наверное, не получал больших гонораров, у Загорского тогда еще денег не было. Но он прошерстил биографию Григорьевой. Вера служила в гостинице на ресепшен. Адвокат представил свидетелей из служащих отеля, которые рассказали, что девушка любила покутить, выпить, задерживалась в номерах постояльцев, но ей даже пальцем не погрозили, потому что отец разнузданной красотки был управляющим этого отеля. Когда он внезапно умер, дочь мигом выставили за дверь. Она куда-то делась, потом пошла в загс с Максимом. Услышав такой доклад, судья вынесла решение об аннулировании брака. После разрыва Вера жила со Стеллой. Чем она занималась, не известно, сведений о месте ее работы нет. Прописана всю жизнь в одном доме в Каевом переулке, шесть. Четырехкомнатные кооперативные апартаменты когда-то построил ее отец. Через пару месяцев после аннулирования брака Вера сменила жилье, спустилась в том же подъезде с пятого этажа на первый. Теперь у нее была однушка, окна которой выходили почти на тротуар. Григорьева умерла два года назад.

Стелла окончила школу золотой медалисткой. Ни одной четверки за все годы обучения. И в вузе была первой. На втором курсе попала на практику в «Крос», очень понравилась местному руководству. Студентке предложили маленькую должность. Стелла перевелась на вечернее отделение, после защиты диплома ее быстро повысили. Карьеру Григорьева делала стремительно. Отлично ладила с людьми, на посту начальника депозитария завоевала любовь клиентов, нашла подход к самым капризным и нетерпимым. Взяла в своем банке ипотеку под низкий процент, купила трехкомнатную квартиру, продала родительскую однушку в центре, оплатила большую часть займа. У Веры пять лет назад отказали ноги, она села в коляску. Стелла определила мать в очень дорогую клинику, оплачивала все ее расходы. В городе колясочнику тяжело, гулять ему одному не выехать. А Вера спокойно выруливала в парк, получала отличное питание, массаж, врачей. Стелла была хорошей дочерью, она любила мать. У девушки, наверное, существовали амбициозные планы в отношении карьеры. С Робертом, на мой взгляд, никаких точек соприкосновения нет. Полярные личности. Почему они вместе обедать ходили – загадка. Думаю, Стелла – сопутствующая жертва при ограблении. Оказалась не в том месте, не в тот час.

Нашу беседу прервал звонок домофона.

Борис вышел, я взял очередной кусок кекса, Демьянка положила голову на мои колени и преданно заглянула мне в глаза.

– Нет, – возразил я, – уверен, что ты завтракала, ужинала…

Псина тихо заворчала, речь ее с собачьего языка явно переводилась так: «Иван Павлович, вы сами-то сколько раз чай с вкуснятиной пили? Кружечек пять опустошили, да с кексиком. А мне одна жалкая банка консервов за весь день досталась, и конец фейерверку? Несправедливо это. Горько и обидно». Кто-нибудь может спокойно наслаждаться выпечкой, когда рядом с шумом сглатывает слюну животинка с таким видом, словно она даже не нюхала провианта со времен входа Наполеона в Москву?

Я отломил кусок кекса и протянул попрошайке.

– Только ешь быстро. Борису это точно не понравится.

Демьянка схватила угощение, ее пасть захлопнулась, как пустой чемодан. Собака опять положила голову мне на руку. Я погладил вечно голодную подругу по макушке, потянулся к сыру и невольно рассмеялся. Прошли те времена, когда я опрометью бегал мыть руки, потрогав Демьянку. Зачем постоянно совершать омовение? Собака чистая, привитая, здоровая. Я давно перестал считать ее грязной. А потом… Осенью, когда еще не начался отопительный сезон, в квартире становится холодно, в особенности неприятно ложиться в постель, которая напоминает болото: сыро и зябко. Борис пытался засунуть мне под одеяло грелку, но я запротестовал. Когда ноги натыкаются на теплый предмет во фланелевом мешке, я чувствую себя столетним старцем, персонажем из романов Диккенса. В голову закрадывается мысль: вскоре мне понадобится колпак на голову, вязаная шаль на плечи, валенки, я перестану бриться… эдак и до памперсов недалеко. Ну уж нет. Лучше потерплю холод. Но однажды вечером, когда я мирно читал перед сном труд Блаженного Августина о ношении вериг[4], по телу разлилось приятное тепло. Сначала я просто обрадовался тому, что исчезла ледяная сырость. Потом удивился, посмотрел под одеяло и увидел, что, несмотря на строгий запрет, Демьянка залезла на кровать и затаилась возле моей ноги. В первую секунду я хотел выгнать нахалку, сменить белье… Но пробило полночь, Борис спал, где в доме хранятся простыни и иже с ними, я не знаю. И мне стало так уютно, тепло… Я зевнул и заснул. После того раза Демьянка спит со мной. Летом, правда, от нее жарко, несколько раз я выгонял нахалку с постели, она уходила, садилась на мои тапки и принималась громко рыдать. Собачьи стенания действуют на мои нервы разрушающе. Теперь я ее не выгоняю из-под одеяла, единственное, что мне не нравится, – это видеть утром на подушке собачью морду.