– Дуры малолетние!!! – вдруг рыкнул он так, что я чуть не описалась. – Вы понимаете, что… – Он осекся и так ничего и не объяснил нам. – А если директор… Господи, да идите уже строиться! Марш в зал! Еще раз такое устроите – и родителей в школу вызову! Пусть они вам объясняют!

– Эй, Катька, а потрогать дашь! – Гордеев подскочил к Катьке и попытался ухватить ее за грудь, но она увернулась и врезала ему.

– В следующий раз – по яйцам дам! – крикнула она.

– Ксенофонтова! – Физрук был вне себя. – Гордеев! Шестой класс, построились! Быстро! Вы, обе, идите… вон, посидите, подумайте над своим поведением…

Мы сидели на лавке молча, пока физрук успокаивал класс. Потом началась игра в пионербол, все так увлеклись, что даже забыли о нас. Илонке прилетело мячом, она громко матернулась, из-за чего физрук наорал и на нее. Он был злее обычного, и поэтому всем попадало.

– Ненавижу, когда говорят «Не ругайся, ты же девочка!» – Я повернулась к Катьке.

Она сидела боком ко мне, так что длинноносость ее особенно бросалась в глаза.

– Скажи, физрук красивый со спины!

Я проследила, куда указывал ее нос.

– Спина как спина, – усмехнулась я (были б крылья хотя б, а так ничего интересного). – Тебе что, нравится физрук?

– Не-е, у него морда красная. Спина его нравится. Прямо очень. Я бы хотела, чтоб у моего парня была такая спина, – она улыбнулась по-хитрому.

– Кать, а ты веришь во всякое такое… ну, в то, что если ты кому-то чего-то желаешь, то оно… ну, может сбыться?

– Чего?

– Кать, я сейчас загадала, чтоб у тебя обязательно такой парень был… со спиной, как у физрука! Прямо так загадала изо всех сил, от всего сердца!

– Ты, Лен, немного ку-ку. Придется с тобой дружить! – Она посмотрела на меня и засмеялась. И мне тоже стало легко и весело. Мы принялись комментировать, как наши играют, и смеялись так, что физрук несколько раз бросал на нас гневные взгляды, а потом приказал пробежать десять кругов по залу.

Перед каждым новым уроком физры все снова ждали, что мы с Катькой начнем раздеваться в коридоре. Но я больше так не делала. Мальчишки вскоре охладели к штурму девчачьей раздевалки. На самом деле им куда больше нравилось играть в «слона» или плеваться друг в друга через трубочки крупой или жеваной бумагой.

После смерти моего папы мы с Катькой совсем сдружились. Часто прогуливали школу вместе. Сначала я прогуливала в одиночку, мне было стыдно, что я сачкую. И Катька, как выяснилось, тоже прогуливала одна. Но однажды мы поняли, что вместе веселее, и так увлеклись, что прогуляли почти всю третью четверть. Просто ходили по дворам, прятались в подъездах, говорили о жизни.

Катька тогда носила мягкие сапожки со сморщенными голенищами, короткую, только до талии доходившую желтую куртку-дутик и джинсовую мини-юбку. Большую часть Катьки составляли ноги. Длинные худющие ноги в черных капроновых колготках (всегда с затяжками, бессмысленно с ними бороться, когда столько возможностей зацепиться: парты в школе, подоконники в подъездах). И нос, острый, длинный нос, который она старалась держать по ветру.

Из-за того, что Катькины ноги мерзли, зимой мы часто прятались на лестничной клетке одного дома за школой (там на двери подъезда сломался кодовый замок).

У меня был длинный, до колен, темно-зеленый пуховик и белая шапка с помпоном. Когда умер папа (в ноябре), я отрезала помпон ножницами, потому что думала, что он слишком веселый для похорон, но мама пришила его обратно. Сама она надела черное пальто, а беретик с хвостиком-антенкой чуть-чуть сдвинула на сторону. Я помню, что все время смотрела на ее покрасневшее ухо и думала о том, как оно замерзло, наверное. Я не думала, что мама теперь сама будет все время мерзнуть, как это одинокое ухо. У меня онемела фантазия. Сестра сначала громко плакала, а потом вдруг перестала. На ней была ее обычная шуба-леопёрд. Сестра уже очень выросла, поэтому руки торчали из рукавов слишком заметно. Но денег на новые вещи у нас не было, у нас и на еду часто не хватало.

– Я не думала, что папа что-то от нас утаивает… он был такой веселый, – говорила я Катьке, которая сидела на подоконнике, спиной к стеклу, как будто отвернувшись от света.

– Твой папа не выглядел больным…

– Он и не болел никогда. У него просто что-то с сердцем было… У нас только Наташка всегда болела…

– Как мамка твоя?

– Да обычно. Ее Евсеева с первого подъезда в их эту… церковь зовет… ну, что в детском садике собирается…

– Хреново. Они дурные какие-то.

– Ну, мы сходим пару раз, чтоб она отстала. Она же от души зовет. Посмотрим, что там…

– Думаешь: бог?

– Да нет никакого бога. В книжках все написано сто раз, и в школе говорили. И я не выдумывала бога, если уж на то пошло.

– А что ты выдумывала?

– Разное. Игры, чтоб не скучать.

Катька вздохнула:

– А ты не думала иногда, что… если ты думаешь что-то плохое, то оно… может сбыться? Вот всякие злые чувства там… например, ненависть, обида или… зависть?

– Не знаю.

– Лена, – Катька сказала это как-то совсем по-особенному, – Лена, я тебе так завидовала!.. Я так завидовала тому, что у тебя есть папа! И сестра! – Она почти крикнула это «сестра».

На площадке открылась дверь, из квартиры выглянула тетка в цветастом халате:

– Фу, куряки! А еще девочки! Стыдоба! Вам же еще рожать!

– Так мы же не курим! – совсем уж надрывно прокричала Катька.

– А ну вон отсюда! Вы вообще не с нашего подъезда!!! Когда уже замок этот починят… Вон!

Мы подхватили рюкзаки и быстро сбежали вниз по лестнице. На улице было холодно и темно, как всегда. Мы с Ленкой пошли по асфальтовой дорожке в сторону нашего дома. Больше мы не говорили ни о чем, Ленка только спросила у меня, не знаю ли я дэзэ по матешке. Как будто собралась его делать.

– Откуда мне знать, мы ж вместе сачковали, – сказала я.

– Ну да, – сказала Ленка. – Прости, я совсем дура.

– Не совсем. Сейчас ко мне зайдем, я Илонке позвоню, спрошу, а потом вместе сделаем…

– Ну… попытаемся…

Когда мы подходили к моему подъезду, навстречу вышла Тень. Хотя я давно привыкла к ней, в тот миг она показалась мне привидением.

– Здра…

Она не услышала. Глаза у нее были безжизненные, как брошенная на стул снятая одежда. Волосы взлохматились, торчали во все стороны ломаными линиями,