Как резюмировал Джокович, величайшее наследие Генчич – ее личные нравственные принципы и эмоциональный интеллект, значительно отличающие ее от среднестатистического тренера по теннису. «Если я вкладываю всю душу в ребенка на теннисном корте, – говорила она в своем последнем интервью, – то этот мальчик или эта девочка должны принимать меня, если и не во всех проявлениях, то в главных. Иначе у меня не будет мотивации. Я очень горжусь Новаком. Этот мальчик понимает меня, он многому научился, многое получил и хотел получить еще больше. А я получала от него. Главное, чему я научилась, – это быть терпеливой. Никогда не огорчаться, а если все-таки огорчилась, то объясниться с собой и поговорить об этом друг с другом. Это очень важно».

В интервью для этой книги, данном в начале 2014 г., Джокович рассказал о ее роли в его жизни: «Елена умела смотреть в будущее, – сказал он. – Она с самого начала разглядела во мне что-то особенное. Она всегда готовила каждого из нас к чему-то большему, чем просто игра в теннис. Готовила нас к жизни. В семье меня учили всегда уважать старших и быть вежливым с ними. Елена была моим тренером, человеком, которого мои родители выбрали на роль моего учителя и наставника. Я никогда не сомневался в ее методах и способах передачи мне знаний. Я был как губка, впитывал и просил еще, а она с радостью отдавала мне все, что только могла. Как я уже сказал, она видела, как сделать из меня хорошего человека и теннисиста даже в том случае, если бы я обрел известность лишь в пределах Сербии, ведь никто не мог поручиться, что в будущем я стану спортсменом экстра-класса, объезжу весь мир и буду представлять свою родину. Во время прошлогоднего турнира „Ролан Гаррос“ Елена умерла, но для меня она по-прежнему жива. Она – неотъемлемая часть каждой моей тренировки, каждой победы и поражения… По-моему, такие люди, как она, просто не могут умереть. Ее жизнь находится за пределами физического мира. Я навечно признателен ей за то, что для меня она стала теннисной матерью».

Т рудно найти страну, на историческом облике которой не было бы темных пятен. На некоторые из таких пятен даже не надо указывать, они и так видны. К примеру, Германия, зрелая в культурном отношении страна, подарившая миру Гете, Бетховена и Дюрера, развязала две мировых войны и причинила невыносимые страдания людям только из-за их национальной принадлежности. Поведение России в войне против Японии в 1904–1905 гг. было и трагично, и неразумно: стоило посылать балтийский флот в девятимесячный поход ради поддержания престижа царя, чтобы потом этот флот за сорок пять минут был потоплен японцами в Цусимском проливе? На счету России также сталинские показательные процессы, репрессии и чистки 1930-х гг. В Руанде в 1994 г. свирепствовал геноцид, в Чили была эпоха Пиночета, в ЮАР – апартеид. На долю США приходится немало беспринципных сделок с сомнительными режимами и вдобавок долгое нежелание предоставить небелым американцам права, гарантированные конституцией. При ближайшем рассмотрении внешней политики Великобритании за последние 200 лет обнаруживаются всевозможные подробности, которые создатели великой империи предпочитают не афишировать: это первые концлагеря во время англо-бурской войны, бойня в Амритсаре в 1919 г. и другие малоприятные примеры колониальных амбиций и деспотизма.

Обо всем этом и о многом другом следовало бы помнить, прежде чем нападать на Сербию с обвинениями ее в событиях 1990-х гг. Да, в истории Сербии есть период, о котором не могут спокойно вспоминать такие люди, как Новак Джокович. Он часто говорит о том, что одна из его задач как общественного деятеля – убедить мир, что сербы вовсе не кровожадный сброд, какими их часто изображало мировое телевидение в 90-х гг. ХХ в., когда Югославию захлестнула волна насилия. «Я прекрасно отдаю себе в этом отчет каждую минуту своей общественной и личной жизни, – говорит Джокович, – особенно когда я за границей. Это заложено в большинстве сербов моего поколения и старше. Нам постоянно твердили, что сразу за пределами страны нам предстоит столкнуться с массой стереотипов, ассоциирующихся с нами, поскольку мы выходцы из Сербии. Нас будут подозревать в самых отвратительных и предосудительных вещах, и мы должны постоянно быть начеку. Мы – посланники наших родных и своей страны, наш долг всегда показывать себя в лучшем свете. И я с огромным почтением исполняю этот долг, надеясь даже случайно не уронить честь своей родины».

Трагедия югославских войн заключается в том, что в них не было никакой необходимости. Среди ряда этнологов бытует мнение, что в 1918 г. сербы придерживались инклюзивного подхода к национальному вопросу, считая, что народы, которых роднила с сербами близость языков и религии (неважно, реально исповедуемой или существующей лишь титульно), легко могут жить в одной и той же стране, будь то «Великая Сербия» или «Югославия». Не все готовы согласиться с такими взглядами, однако неоспорим факт, что в целом отношения между сербами, черногорцами, хорватами, словенцами, македонцами и другими на личном уровне складывались легко, и вдобавок язык, на котором говорили в Югославии, был известен как «сербо-хорватский», что тоже свидетельствует о близости сербов и хорватов.

И тем не менее к 1990 г. враждебность между союзными республиками Югославии достигла той точки кипения, когда «кто не с нами, тот против нас». Эти настроения были достаточно сильны в пяти республиках, соответствовавших этнически узнаваемым народам – в Сербии, Хорватии, Черногории, Словении и Македонии. Еще хуже обстояло дело в Боснии и Герцеговине – маленькой республике, где в действительности не было этнических боснийцев. Самой многочисленной этнической группой здесь были мусульмане (известные как бошняки), но и сербов и хорватов насчитывалось немало. Именно трагическая волна насилия, связанная с враждой соседей друг с другом – когда друзья и близкие, еще недавно справлявшие праздники вместе, вдруг превращаются во врагов, – была особенно сильна. От ее ужасных последствий молодые республики продолжают оправляться и по нынешнее время.

Распад Югославии произошел в ходе четырех войн преимущественно в регионах проживания наиболее этнически разнородных групп. Важно понимать разницу между понятиями «республика» и «нация», особенно в этой части мира: Хорватия – республика, хорваты – нация, Сербия – республика, сербы – нация, и т. п. Это была битва народов. Вместо гражданственности возник национализм, или то, что нередко называют великодержавным шовинизмом. Вместо того чтобы служить всем гражданам на территории, находящейся под их юрисдикцией, независимо от этнической или религиозной принадлежности, новые правители старались отстаивать интересы преобладающей «нации». При этом те, кто не принадлежал к этническому большинству, неизбежно переходили в категорию меньшинств, их подвергали дискриминации и относились к ним как к гражданам второго сорта.

Некоторые называют отправной точкой этих войн смерть Тито в 1980 г., и, действительно, от нее тянется цепочка событий, приведших к кровопролитным битвам 1991–1999 гг. Но момент, когда война стала неизбежной, возник, очевидно, в конце 1980-х гг., когда Слободан Милошевич осознал политическую выгоду, которую мог бы принести сербский национализм. В качестве президента югославской Республики Сербия (в то время еще не было суверенного государства, такого как современная Сербия) Милошевич в 1989 г. аннулировал автономию провинции Косово с преимущественно албанским населением и приступил к программе насаждения сербской культуры. Этот шаг был с возмущением встречен хорватами и словенцами: они опасались, что станут следующими. И когда делегаты XIV съезда Коммунистической партии Югославии в январе 1990 г. проголосовали за многопартийную систему, националистические партии тут же воспользовались ситуацией.