Важно также помнить, что в прежней Югославии многие не имели никакого отношения к межнациональным «разборкам». Знаменательно, что марш, проведенный в Сараево в марте 1992 г., объединил боснийцев, сербов и хорватов, выступавших против межэтнических конфликтов, однако он был прерван, когда с сербских позиций прозвучали выстрелы, а первым погибшим в Сараево стал студент, участвовавший в этом марше мира. Но голоса в защиту мира редко бывают услышаны.

Легко усмотреть в гражданских войнах в Югославии 1990-х гг. итог десятилетиями нараставшей межэтнической розни, но самого по себе этого объяснения недостаточно. Этнические и религиозные различия между большинством народов, составлявших Югославию, если и существовали, то в гораздо менее выраженном виде, чем различия между жителями немецкоязычных регионов, образовывающих Германию с 1871 г. и по-прежнему входящих в состав страны. Столкнувшись с общей для них угрозой в 20-х и 40-х гг. ХХ в., югославские государства с готовностью объединились – сначала как Королевство сербов, хорватов и словенцев, затем как Югославия во главе с Тито, – создавая государство, способное противостоять внешней угрозе, и пользуясь поддержкой и Москвы, и Вашингтона. Но когда Тито не стало, а влияние Москвы начало ослабевать, исчезла и внешняя угроза, способствовавшая сплочению республик. Вероятно, сам факт их объединения на протяжении большей части периода с 1918 по 1990 г. – главным образом благодаря харизме Тито и отсутствию подробного расследования преступлений гражданской войны 1941–1945 гг. – означал, что подспудно межнациональные отношения лишь накалялись, и мало-помалу страна превратилась в пороховую бочку, только и ждущую малейшей искры.

Бесспорно, величайшей трагедией стало нагнетание сербского национализма до той степени, когда каждого, кто не принадлежал к сербской нации, причисляли к гражданам второго сорта, а этнические чистки считались (некоторыми политиками) законным способом укрепления государства. Наличие у Сербии «инклюзивной» идеологии в 50-х гг. XIX в. и в 20-х гг. ХХ в., рассматривавшей хорватов, черногорцев и македонцев как младших братьев, которые могут мирно сосуществовать в одной стране с сербами, выглядят, пожалуй, слишком упрощенным объяснением истоков сербского национализма. Согласно документу 1844 г. под названием «Начертанье», который служил проектом создания суверенного государства Великая Сербия, в ее состав должны были входить также Черногория, Босния, Герцеговина и север Албании. Кое-кто убежден, что сербские националисты усмотрели в королевстве 1918 г. нужную им модель. Однако то, что сербы с умеренным успехом сотрудничали с пятью другими югославскими республиками вплоть до 1990 г., а также близость сербского языка и культуры к языку и культуре многих соседей, указывает, что укоренившаяся позиция «мы и они» по отношению к национальной принадлежности в настоящее время нецелесообразна. Есть надежда, что подача Сербией заявки для вступления в Европейский союз означает возврат к «инклюзивности», пусть даже только потому, что от него зависит экономическое благополучие Сербии.

Итак, Сербия вступила в XXI в. вновь как суверенное государство, но уже поставленное перед необходимостью предпринимать огромные усилия, чтобы реабилитироваться. То, с чем Германия, Италия и Япония столкнулись после Второй мировой войны, ЮАР – после апартеида, а Аргентина – после жестокого правления военной хунты, Сербия столкнулась после своего кровавого выхода из Югославии. Если бы в таких условиях нам понадобилось набросать портрет идеального посланника, способного представлять молодое сербское государство на мировой арене, то, скорее всего, это был бы пылкий серб смешанной этнической принадлежности, плоть от плоти своего народа, но также обладающий высоким интеллектом и тонким восприятием, чтобы понять известное недоверие к его соплеменникам со стороны международного сообщества, все еще не оправившегося от потрясения, вызванного сценами ужасов сербских войн на своих телевизионных экранах в 1990-х гг.

Сербии повезло: в ней нашелся именно такой человек.

Поколениям людей, не знающих тягот войны, непросто понять рассказы переживших ее. Европейцам, родившимся после 1945 г., приходилось выслушивать истории своих родителей и дедов, вспоминающих, как они справлялись со страхом и лишениями в годы двух мировых войн, как повсюду вокруг гибли люди, какой мучительной была неизвестность для тех, кто понятия не имел, кто погибнет следующим. Подсознательный предостерегающий посыл этих рассказов звучит так: «вы даже не представляете себе, как вам повезло».

От Роджера Федерера, Рафаэля Надаля, Энди Маррея и многих других современников Новака Джоковича отличает то, что он знает, что такое война. Ему было 11 лет, когда самолеты НАТО начали бомбить Белград, его двенадцатый день рождения прошел в сопровождении одной из таких бомбардировок. Он не бросил играть в теннис, хотя ему чуть ли не каждый день приходилось тренироваться на разных кортах. Война стоила ему 76 ночей, проведенных в подвале во время бомбежек, лишила его сна, заставила испытать свою долю того страха, который ощущало население целого города, и особенно те люди, с которыми Новак и его младшие братья прятались в одном подвале. Джоковичу еще предстоит наскучить своим будущим детям и внукам рассказами о том, как он пережил войну.

Когда начались бомбардировки, вся семья как раз находилась в Белграде после зимнего сезона в Копаонике. Почти все свое время Джоковичи проводили в двухкомнатной квартире деда Влады, но не потому, что в ней было больше места, а потому, что под домом имелся подвал, куда вся семья спешила всякий раз, когда слышался вой сирен.

В конце 2011 г. Джокович пригласил съемочную группу американской телекомпании CBS вместе с ним и дедом Владой побывать в подвале, где они провели столько ночей во время бомбардировок, а в первые две недели так вообще каждую ночь. Даже сегодня этот темный подвал – одни бетонные стены. Современные войны требуют, чтобы сразу же после сигнала сирены люди стремглав неслись в бомбоубежище – времени на сборы, как и во время Второй мировой войны, просто нет, а количество тех, кто может набиться в это замкнутое пространство, ограничено. Во время съемок в подвале выяснилось, что Джокович сохранил детскую способность излагать только факты, не позволяя взрослому сознанию примешивать к воспоминаниям свои нынешние чувства. Он говорил именно о том, что происходило в то время. Если к его словам и примешивались эмоции, то, скорее всего, это была радость школьника, которому удалось отвертеться от уроков.

Репортер CBS Боб Саймон спрашивал Джоковича, не ощущал ли он растерянности. «Ощущал первые пару недель, – ответил тот. – Из-за бомбардировок первые два с половиной месяца мы вскакивали часа в два – три ночи. Но эти дни я стараюсь вспоминать очень светло и позитивно. Нас не гоняли в школу, я больше играл в теннис. Это закалило нас, пробудило в нас жажду успеха».

Его тренер Елена Генчич, которая в свое время пережила германские и британские бомбардировки и надеялась больше никогда не услышать вой сирен, старалась продолжать теннисное образование подопечного, несмотря на хаос вокруг. Генчич была видной фигурой в сербском мире тенниса, она могла прийти на любой корт и получить разрешение играть на нем, поэтому она беспрестанно искала безопасные корты. «Однажды утром я позвонила Новаку, – вспоминает она, – и сказала, что напротив одних кортов есть военный госпиталь. Я объяснила, что госпиталь, скорее всего, бомбить не будут, тем более что вокруг уже все разбомбили. Каждую ночь для бомбардировки выбирали новый объект, так что после того, как по какому-нибудь месту отбомбились, тренироваться там можно было без опасений. Как-то я ошиблась в расчетах: разбомбили то место, где мы тренировались накануне. Мы постоянно меняли клубы. Однажды мы даже подумывали отправиться на тренировку в клуб на другом берегу Дуная, но не решились: мост могли разбомбить, и тогда мы не смогли бы вернуться. Всем нам было очень страшно, еды почти не оставалось, мы голодали, и Новак часто тренировался, даже не поев как следует».