Не то, чтобы мне казалось, что меня призвали. Такие вещи я каким-то образом чувствую — некий призыв, сообщающий мне, что кто-то в Иномирьях ждет меня.

Сейчас другое.

Я знаю: по какой-то причине мне надо сейчас быть здесь. Знаю: я должна здесь что-то увидеть или осознать. Однако цель и предназначение моего нынешнего странствия предопределены некоей высшей силой. В такие времена кажется, будто сама вселенная несет меня по просторам Иномирий к откровению, которое не теряет своего значения лишь потому, что я понятия не имею о его цели.

Я нахожусь в мире, наиболее тесно связанном с нашим миром. Тут все выглядит таким же, как у нас, и подчас я вижу то, что знаю и люблю, вижу мой собственный мир, но словно бы через тончайшую завесу, отделяющую реальный физический мир от Равнин.

Я лечу над лесом, инстинктивно зная, что это тот самый лес, где сейчас лежит мое спящее тело, — тот самый, по которому все мы едем верхом. Деревья стоят густо-густо, а я лечу так быстро, что их пышные кроны выглядят мягким зеленым ковром.

Сперва я ничего не вижу под пологом листвы, между небом, по которому лечу, и землей, однако потом замечаю под собой какое-то движение — сначала в одну сторону, потом в другую. Что-то призрачное. Дух, скользящий среди дерев. Мне кажется, что это какое-то животное, но движется оно слишком быстро: немыслимо ведь, чтобы обычное лесное существо одновременно находилось во всех уголках леса.

А потом я слышу дыхание.

Тяжелое, натруженное. И не человеческое. Оно доносится со всех сторон, и хотя я не могу сказать, какое именно существо за мной гонится, но уже сам факт, что оно мчится следом, повергает меня в ужас. Мне хорошо известно: законы Иномирий не таковы, как у нас. Знаю: нельзя не обращать внимания на этот страх. Он не раз спасал мне жизнь.

Неведомое существо все ближе и ближе. Дыхание его летит ниоткуда и отовсюду. Внизу — лес: миля за милей густых чащоб, да изредка небольшие полянки. Но я все равно знаю, что безопасный приют где-то рядом. Ощущаю астральную нить. Она вибрирует, шепчет: «Ты почти здесь». Еще немного, и я вернусь в принадлежащее мне тело.

Скоро я замечаю впереди небольшую прогалинку, слабый завиток дыма, поднимающийся к небу от затухающего костра, две наши палатки, а в сторонке — привязанных к дереву лошадей. Я мчусь к палатке побольше, зная, что мне туда, что за этими тонкими стенками сладко спят Соня с Луизой. Угрожающее дыхание все еще слышно, но мне чудится, что неведомое существо не нагонит меня. На Равнины меня призвало не приближение беды и не угроза, нависшая над нами.

Меня призвало предупреждение.

Я вхожу в свое тело без малейшего усилия, без того резкого изумления, что сопровождало мои первые странствия, и тут же немедленно просыпаюсь. Далеко не сразу удается унять бешено бьющееся в груди сердце, но даже и тогда сон не идет. Не знаю уж, что тому виной — разыгравшееся воображение или возвращение с Равнин, но мне все кажется, что кто-то рыщет вокруг палатки. Я слышу шорохи, шелест, осторожные шаги по усыпанной листьями земле.

Я поворачиваюсь к сладко спящим подругам. Уж не схожу ли я с ума?

На следующее утро с заспанными глазами и тяжелой головой я выхожу из палатки. Лагерь, точно одеялом, окутан сырым туманом. Слышно, как тихонько ржут лошади и переговариваются мои спутники, но все звуки доносятся словно из-за войлочной завесы. Мне вдруг становится очень одиноко, хоть я и знаю, что все остальные гораздо ближе, чем кажется.

Второпях приготовив завтрак, мы принимаемся сворачивать лагерь. Подсобив Эдмунду собрать провиант и кухонные принадлежности, я направляюсь к палатке, где Соня с Луизой складывают одеяла.

Луиза запихивает одежду в лежащую на земле сумку и, заслышав мое приближение, поднимает голову.

— В таком тумане друг друга не разглядишь, а тропу через лес так и вовсе не отыскать.

С виду кажется, что настроение у нее улучшилось, но в ее словах мне мерещится скрытое напряжение, как будто она через силу старается держаться бодро и весело.

— Будем надеяться, хотя бы дождь не пойдет. — Я и представить себе не могу, как ехать через лес не только в тумане, но и под дождем. — А Соня где?

Луиза, не поднимая взгляда от сумки, машет рукой в сторону леса.

— Отошла по личной надобности.

— Мы же договаривались не отлучаться из лагеря поодиночке, только вместе.

— Я предлагала с ней пойти, даже настаивала, но она объяснила, у нее, мол, прекрасное чувство направления. Сказала, вернется задолго до отъезда. — Луиза ненадолго умолкает, а потом говорит с отчетливо различимым сарказмом, но негромко: — Хотя, сдается мне, предложи компанию ей ты, она бы согласилась, не раздумывая.

Я вздергиваю голову.

— Что ты имеешь в виду?

Луиза продолжает лихорадочно складывать вещи, избегая смотреть мне в глаза.

— Да то, что вы с Соней вместе провели все эти месяцы, пока я томилась в Нью-Йорке с этими вайклиффскими дурындами.

В голосе ее отчетливо слышится ревность. Сердце мое смягчается. Я опускаюсь на пол рядом с подругой, касаюсь ее руки.

— Луиза.

Она продолжает, будто вовсе и не слышит меня:

— Конечно, очень естественно, что вы с ней так сдружились.

— Луиза! — На сей раз мой тон настойчивее.

Луиза перестает возиться с вещами и смотрит мне в глаза.

— Мне страшно жаль, что тебя не было тут, со мной и с Соней, — продолжаю я. — Нам хотелось этого больше всего на свете. Без тебя все мнилось не тем. Понимаешь, восемь месяцев разлуки не могут разрушить нашу дружбу. Нашу общую дружбу. Ее ничто и никогда не разрушит.

Луиза молча смотрит на меня, а потом порывисто обнимает.

— Прости, Лия. Какая же я глупая, да? Столько времени из-за этого переживать!

Луиза права. Мне грустно, что она так много всего пропустила. Мы с Соней жили в Лондоне без присмотра, скакали верхом, ходили на светские приемы в Обществе, а она томилась взаперти среди высокомерных и ограниченных девиц, от которых когда-то и мне так хотелось сбежать.

Я предлагаю, улыбаясь:

— Давай, помогу тебе укладываться.

Она дарит мне ослепительную улыбку — улыбку, в которой она вся — и протягивает часть валяющихся на земле вещей.

Вдвоем работа идет быстро. Мы складывает палатки и все, что в них было, но Сони все нет и нет. В груди у меня медленно прорастает и укореняется тревога, и я твердо обещаю себе: если Соня не вернется к тому моменту, как будут готовы лошади, я сама отправлюсь на поиски. Тем временем мы с Луизой относим палатки и мешки к Эдмунду. Впрочем, лук и заплечный мешок я ему не отдаю — их я буду все время держать при себе, пока мы не доберемся в целости и сохранности в Алтус.

Наш верный провожатый навьючивает мешки на лошадей. Как раз когда он приторачивает последнюю суму к седлу Сониной кобылки, наконец появляется и сама Соня, торопливо пробираясь к нам по опавшей листве на краю лагеря.