Мы несемся через лес столь стремительно, что мне приходится пригибаться к самой шее Сарджента. Ветки и сучья цепляют за волосы, впиваются в кожу. Я не обращаю на это внимания. Всей защиты у меня — лук да мамин кинжал. И скорее всего, сейчас, в этой скачке, на кону стоит моя жизнь, однако почему-то я вовсе не ощущаю холодных иголочек страха под кожей.

Реку я слышу раньше, чем вижу. Этот звук мне никогда не забыть. Как только впереди блеснула речная волна, я радуюсь, что Эдмунд резко натягивает поводья и останавливает коня, а заодно и весь наш маленький отряд, на берегу, у самой кромки воды.

Он смотрит куда-то за реку. Подъехав почти вплотную к нему, я пытаюсь проследить его взгляд.

— О чем ты думаешь, Эдмунд? Мы преодолеем реку?

Грудь его быстро вздымается и опускается — лишь это и выдает недавнее напряжение.

— Думаю, да.

— Думаете? — мой голос звучит пронзительнее и громче, чем хотелось бы.

Он пожимает плечами.

— Наперед не скажешь, но как-нибудь переберемся. Хотя это-то и плохо.

У меня возникает ощущение, будто я упустила какую-то важную часть разговора. Как понимать эти загадочные слова?

— Что плохо?

— Что река слишком мелкая.

Я качаю головой.

— Да, но будь она глубже, еще непонятно, сумели бы мы через нее переправиться.

— И то верно. — Он подбирает поводья, готовясь направить коня в воду. — Понимаете, если нам будет трудно ее пересечь, то, возможно, и нашим преследователям тоже. А если это те, о ком я думаю, то остается лишь молиться о том, чтобы река оказалась как можно глубже.

Но переправа оказывается совсем не тяжела: река широкая, но достаточно мелкая. Я успеваю только самую малость испугаться — в самом глубоком месте вода поднимается мне почти до колен, однако Сарджент преодолевает течение почти без труда.

Мне больше не выпадает случая поговорить с Эдмундом о той твари, что преследует нас по лесам. Весь остаток дня мы мчимся на полном скаку, не останавливаясь ни отдохнуть, ни поесть, пока наконец солнце не опускается так низко, что мы и друг друга-то различаем с трудом. Видно, что Эдмунд предпочел бы продолжать путь, но об этом и речи быть не может: безопасность прежде всего. В темноте кто-нибудь из нас может расшибиться или пораниться, и что тогда?

Мы вместе расседлываем коней, устанавливаем палатки, готовим еду. В первый раз за все это время Соня с Луизой тоже помогают. Интересно, у них нервы от страха натянуты так же туго, как и у меня? Я помогаю Эдмунду с ужином, приношу лошадям ведро воды из ближайшего ручья, угощаю их яблоками. А сама все это время прислушиваюсь. Все время обшариваю глазами заросли вокруг лагеря. Все время жду, что на поляну выскочат те существа, что гнались за нами.

После ужина Соня и Луиза молча сидят у огня. Они, кажется, совсем перестали друг с другом разговаривать, и это тревожит меня, но сейчас появились куда более важные поводы для тревоги. Я подхожу к Эдмунду, который расчесывает гриву одной из лошадей, и беру с земли запасную щетку.

Эдмунд кивает мне, и я принимаюсь водить щеткой по грубой серой шкуре Сониной кобылки, пытаясь упорядочить в голове множество вопросов, что осаждают мой ум. Выбрать главный довольно легко.

— Что это, Эдмунд? Что за твари нас преследуют?

Он отвечает не сразу. Даже не смотрит на меня. Я уже решила, что он меня не расслышал, и тут Эдмунд наконец нарушает молчание, хотя и говорит слегка о другом.

— Я очень давно не странствовал по этим лесам и не был в пограничье.

Замерев на месте, я вскидываю голову.

— Эдмунд. В таком деле я поверю любому вашему подозрению, любой догадке.

Он медленно кивает и глядит на меня в упор.

— Ну тогда ладно. Сдается мне, нас преследуют адские гончие, стая волков-демонов самого Самуила.

Я встряхиваю головой, пытаясь увязать свои познания о мифологических адских гончих с возможностью того, что именно они нас и преследуют.

— Но… но адских гончих не существует, Эдмунд.

Он поднимает брови.

— Некоторые вообще не признают существования потустороннего мира, падших душ и тех, кто умеет менять обличья.

Разумеется, он совершенно прав. Если мерить реальность лишь по тому, что знает и во что верит весь остальной мир, так и никакого Самуила не существует, равно как падших душ и пророчества вообще. Но нам-то известно, что они есть. А значит, логично признать ту реальность, в которой мы сейчас пребываем, как бы далеко ни находилась она от реальности других людей.

— Что им нужно? — спрашиваю я.

Он аккуратно кладет щетку на землю и, выпрямившись, поглаживает гриву лошади.

— Могу только предположить, что им нужны вы. Адские гончие — верные последователи Самуила, бойцы его воинства. Бойцы, прорвавшиеся в этот мир мимо кого-то из прошлых Сестер, мимо Врат. Самуил знает, что каждый шаг по этому лесу приводит нас ближе к Алтусу, а значит — к недостающим страницам той самой книги, что способна навеки захлопнуть пред ним врата в этот мир.

Это объяснение потрясает меня не так сильно, как можно было ожидать. Страх не исчез — нет-нет, я боюсь, и кровь в жилах струится быстрее при одной только мысли о том, что по нашим следам несется свора адских псов. Но я знаю: если хочешь добраться до конца, начинать надо с самого начала.

— Понятно. Как нам ускользнуть от них? Как одержать над ними верх?

Эдмунд вздыхает.

— Сам я никогда с ними не сталкивался, но истории всякие слышал. Подозреваю, единственное, что нам остается — продолжать путь. Они крупнее и сильнее любых псов нашего мира, однако заключены в живые тела, и эти тела точно так же уязвимы и могут погибнуть, как любые другие, уж в этом не сомневайтесь. Убить адскую гончую сложнее, чем существо, рожденное нашим миром, однако возможно. Но беда в том…

Он потирает щетину, что успела затянуть его щеки за последние дни. Я слышу, как она шуршит под его ладонью.

— Да? В чем?

— Мы не знаем, сколько их. Если большая стая — ну… У нас-то всего одно ружье. Я неплохой стрелок, но не хотел бы встретиться с целой сворой адских собак. Я бы лучше поставил на другое их слабое место.

— Какое?

Эдмунд оглядывается по сторонам, точно боится, что нас подслушают, хотя я и представить себе не могу, кто тут есть, кроме Сони с Луизой.

— По слухам, — понизив голос, говорит он, — эти гончие кое-что сильно недолюбливают.

Я вспоминаю слова, сказанные им перед переправой через реку: «Остается лишь молиться о том, чтобы река оказалась как можно глубже».

Я озаренно смотрю в глаза Эдмунду.

— Вода! Они боятся воды!

Он кивает.

— Верно. То есть, я так думаю, хотя не уверен, что «боятся» — правильное слово. Вряд ли адские гончие чего-нибудь боятся. Впрочем, поговаривают, что глубокая и быстрая вода заставляет их остановиться. Более всего они страшатся смерти. Ходят слухи, что если им путь преградит опасная река, они скорее прекратят погоню, чем попытаются ее преодолеть.