– Я не хочу, чтобы ты больше работала по субботам, – объявил Маркус, глядя на нее поверх бокала.

– Это скажется на моем профессионализме.

– Ладно, тогда придется тебе повысить зарплату. Сейчас я плачу за сорок часов, значит, надо добавить двадцать процентов от того, что ты уже получаешь.

Либерти поперхнулась вином.

– Что?

– Тебе нужно серьезно поработать над техникой переговоров. Ты вполне могла бы добиться тридцатипроцентного повышения ставки.

– Но я вообще не просила ни о каком повышении!

– Верно. Тебе следовало сразу же воспользоваться предложением Дженнера и потребовать прибавки. Он предложил на тридцать процентов больше, но вместо того, чтобы воспользоваться преимуществом, ты просто промолчала и вообще ничего мне не сказала. – Он погрозил ей пальцем: – Я же видел, как ты ради меня подминаешь под себя клиентов. Неужели не можешь вести себя так же, когда речь заходит о твоих собственных интересах?

– Я не…

– Попроси у меня что-нибудь, – подавшись вперед, потребовал Маркус. – Прямо сейчас. Скажи, чего ты хочешь.

Она запаниковала. В ее организме уже достаточно алкоголя, чтобы сказать что-нибудь ужасное, вроде того, что хочет его самого. Потому что она действительно его хочет. Да и разве можно не хотеть такого человека, как Маркус Уоррен? А теперь ей достаточно произнести лишь слово, и она получит желаемое.

Со всей силы закусив губу, она почувствовала, как боль отрезвляет.

– Я хочу есть. По-моему, твои луковицы вкус нее моих… не знаю, как это называется.

Маркус продолжал все так же пристально ее разглядывать.

– Ты меня боишься?

– Что за глупости?

– И поэтому не скажешь, чего ты действительно хочешь? А ты хоть понимаешь, что сегодня впервые попросила пораньше уйти с работы? Это ненормально. Обычным людям постоянно нужно куда-нибудь сходить, с ними что-то случается, они болеют… Но только не ты.

– А тебе не приходило в голову, что у меня и так уже есть все, чего я хочу? Мне нравится моя работа, нравится работать с тобой. Зачем что-то менять?

Он все так же не сводил с нее глаз, а потом вдруг подался вперед, и она не смогла отстраниться, чувствуя, как ее неумолимо влечет к этому человеку.

– А что, если все и так уже изменилось? – Он накрыл ее руку своей, и ее словно током ударило. – Что, если уже ничто и никогда не станет прежним?

Официант принес основные блюда, и Либерти быстро высвободила руку, недоверчиво уставившись на вагю, больше походившее на брикет каменного угля в обрамлении раскаленных угольков. Официант услужливо рассказывал, как правильно употребить поданные яства, но Маркус его не слушал, да и вообще уже давно забыл, что именно заказывал.

Что, если все и так уже изменилось?

А разве в этом могут быть сомнения? Все действительно изменилось с той секунды, как он нашел в парке ребенка, а потом смотрел, как Либерти прижимает его к груди. Именно тогда она и предстала перед ним в совершенно ином свете. И из простой сотрудницы стала кем-то гораздо более важным.

Либерти игриво ткнула стейк вилкой.

– Это точно съедобно?

– Ешь не торопясь. Сам процесс едва ли не важнее блюда.

Он уставился на собственную тарелку. Точно, лобстеры.

– Да, излишняя поспешность может очень плохо кончиться, – согласилась она, сдувая с мяса дымящийся уголек.

Неужели так сложно сказать, чего она хочет? Попросить прибавки, каких-то поблажек, да чего угодно, в конце концов?

Он снова вспомнил сказанные ею в машине слова.

«Для этого ты слишком много для меня значишь».

Очередная веха на пути безвозвратных изменений.

– Неплохо, – объявила она, наконец-то отважившись отведать мясо.

– Рад слышать. – А что, если все это как-то между собой связано? То, что он много для нее значит, и то, что она никогда ни о чем его не просила? Пока речь не зашла об Уильяме.

Потому что этот малыш тоже очень много для нее значил.

– Что мы будем делать с Уильямом? – спросил он, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал как нечто само собой разумеющееся.

Она замерла, не донеся вилку до рта, и ему снова захотелось накрыть ее руку своей рукой. Вот только что-то ему подсказывало, что, если он попытается к ней сейчас прикоснуться, она ножом пригвоздит его руку к столу.

– Мы?

– Да, мы. Мы в этом деле вместе. Так когда ты хочешь снова его навестить?

Дожидаясь ответа, он машинально ел лобстера, совершенно не чувствуя вкуса.

– А я и не знала, что, когда речь идет об Уильяме, есть какие-то мы.

– Разумеется, есть. Мы его нашли, мы его спасли, и сегодня мы его проведали. – Хейзел сказала, что им следовало бы подумать об усыновлении. Прямо перед тем, как назвала их приятной парой. Неужели для окружающих они именно так и выглядят?

После Лилибэт он ни с кем не встречался, но даже с ней он чувствовал себя не мужчиной, находящимся в отношениях, а неким аксессуаром к ее платью.

– Тебя действительно волнует его судьба?

Не в силах с собой справиться, он снова взял ее за руку:

– Конечно волнует, я же не монстр.

Точнее, он не такой, как его родители. Его судьба их никогда не волновала. Они заботились лишь о том, чтобы получить от него как можно больше пользы.

В ее глазах ясно читалось сомнение, но на этот раз она хотя бы руку убирать не стала.

– Нам нужно выждать неделю. – Нам. – Иначе Хейзел может неверно нас понять. Как насчет четверга? Как раз перед тем, как ты уедешь на свадьбу.

– Думаю, глупо спрашивать, назначены ли у меня в этот день какие-нибудь встречи.

– Ты относительно свободен, – улыбнулась Либерти. – Но свадьба совсем скоро, и…

– Если к четвергу ничего не изменится, о ней вообще говорить бессмысленно.

– А что может измениться? Ты передумаешь идти?

– Скорее, ты надумаешь пойти со мной.

– Не думаю, что это хорошая идея, – выдохнула она, осторожно высвободив руку.

Маркус вздохнул:

– Я даже не прошу, чтобы это было свиданием.

– Ну конечно. Обычный деловой выход в свет.

– Именно, особенно учитывая, что на следующий день мне предстоит встреча с продюсерами. Тебе ради этого уже следовало бы ехать, мне нужно, чтобы ты вела записи.

– Ладно, но свадьба… Только потом твоя мать меня живьем съест, а что с тобой сделает, даже и не представляю.

– Точно больше ничего не хочешь?

– Точно.