за трон Швеции. И Тира оказалась вдовой. В следующий раз она была помолвлена с вендским королем Буриславом, но этому браку не суждено было осуществиться — Тира сбежала от мужа — язычника и старика. Впоследствии Тира договорилась о своем браке с Олавом Трюггвасоном, ставшим королём Норвегии, к неудовольствию своего брата Свена Вилобородого. Датский король хорошо знал неуёмный нрав и неуступчивость Трюггвасона, потому отказался выплатить Тире обещанное приданое.

Такого ещё не видел весь северный свет — подобным образом даже простолюдины никогда не поступали, не говоря уже о королевских семьях других земель. Муж даёт жене мунд, а та благодарит его приданым — оба довольны и обеспечены на будущее. Олав преподнёс свой дар супруге, а королевского приданного не получил. За это Тира много раз укоряла Трюггвасона. "Ты не умеешь ни настоять на своём, ни договариваться, ни взять своё силой" — теперь очень часто повторяла она. Свадьба состоялась, но венчания так и не последовало. Все перипетии с приданым и стали первой причиной разлада между супругами. Вторая последовала незамедлительно: король Олав обратился к правителю Вендланда — страны вендов, ища союза для войны с Данией — против её брата Свена Вилобородого.

Тщеславная Тира всегда мечтала стать датской королевой или, на худой конец, сделать Данией — Норвегию, потому относилась ко всему норвежскому с недоверием и пренебрежением. За что народ и прозвал её "Датчанкой". Прошло достаточно времени, но супруги всё еще находились под впечатлением ссоры.

* * *

— Люди Нидароса! Подданные мои! Народ норвежский, к тебе обращаюсь я, конунг конунгов Олав Трюггвасон, избранный тобою королём, — положив конец затянувшейся паузе, громко произнёс Олав. — Чёрные дела творятся в моей столице — убивают молодых женщин- язычниц, дерзнувших предоставить своих захворавших детей воле деревянных богов, тем самым окуная малышей в языческую скверну. За грехом всегда следует расплата — так учит Христова вера. Но кару насылает сам бог, а не кто — либо из смертных. Кто-то из вас уравнял себя с Господом, взяв на себя его право казнить или миловать. И это — величайший из грехов. Убивают, пусть и грешниц, но моих подданных, а я, как ваш господин, был и буду в ответе за всех вас перед богом и страной, ибо я — залог вашего грядущего. Но, Господь — свидетель, ни я, ни мои люди не причастны к этим преступлениям. Я и мои приближённые рассматриваем эти деяния как вызов королевской власти, всем жителям Нидароса, всему народу норвежскому. Только враг может так порочить Христову веру и веру в королевскую власть. Но кто бы он ни был, он — наш общий враг.

Горожане молча обдумывали речь короля, но молчание это длилось недолго, и уже через череду напряжённых мгновений вся площадь заполнилась возмущёнными криками, они то рассыпались и бренчали, как горсть обронённого на стол сухого гороха, то сливались в единый гул недовольства.

— Тинг! Нужен тинг! Пусть все сообща решают как теперь быть!

— Если бы убивали слуг Распятого Бога, то голова убийцы давно украшала бы городские ворота! Король Олав любит и защищает только своих единоверцев, а наши печали и наша смерть его не тревожат!

— Люди! Берите оружие! Городская стража спит спокойно, а страдаем мы, простой люд!

— Конунг наш перестал быть истинным конунгом, вождём всех! Он бессилен защитить семьи наши от злой погибели! Прежние конунги, хоть и чтили старых богов, а не Белого Христа, никогда бы не дали в обиду наших женщин и детей… Нам нужен другой конунг!

И уже без всякой команды цепи хускарлов короля Олава при поддержке городских стражей, вскинув щиты оттеснили первые ряды собравшихся, а королевская охрана стремительно заняла место перед властвующей четой, готовая в любое мгновение отразить нападение толпы, прикрыть щитами и телами своими, спасая от стрелы или брошенного копья.

— Стойте, нидаросцы! Остынь и внемли мне, народ мой! Не быть кровопролитию в стольном городе моём, как не быть и бунту в сердце державы нашей! Ибо крови этой жаждут только враги Норвегии! Но вы-то не враги, а настоящие норвежцы по духу и крови, так неужто мы перебьем здесь и сейчас друг друга на потеху датчанам и шведам? Стойте люди и выслушайте меня до конца! — это, отодвинув в стороны неохотно расступающихся воинов и остановившись в трёх шагах от первых рядов недовольных горожан, зычно воззвал Олав Трюггвасон, тем самым положив конец сумятице. И стоял он расслабленно-спокойно, демонстративно вытянув руки перед собой, без доспехов и оружия, только нижняя часть лица короля выглядела непривычно напряженной, да уголки губ слегка опустились. Шляпа не мешала Олаву говорить, и он в душе рад был, что толпа не видела пылающих гневом глаз его, а крайнее раздражение и волнение сейчас нужно было скрывать тщательно. Внешне невозмутимый, крепким и поставленным начальственным, слегка хрипловатым от морской соли голосом, Трюггвасон продолжил своё обращение к народу.

— Хей! Ты слышишь меня, народ норвежский!? Да, я принял веру Господа моего, Иисуса Христа! И не потому, что служители его, мои ближние люди, — тут он протянул руку в сторону епископа Николаса и Альбана Ирландца, — сманили меня посулами Божьей благодати или силой привели в лоно церкви Христовой. Нет! Не было того, как не было и любого понуждения к вере… Я всю свою молодость ходил в викинги и поклонялся деревянным богам, познал ведовство и гадание. Теперь же немногие помнят, почему я ношу прозвище Кракабен — Воронья Кость. А ведь в те далёкие годы меня знали как лучшего гадальщика на вороньей кости… Но знания эти, что стало понятным и осмысленным совсем недавно, не спасли бы меня от неминуемой гибели в Ирландии. Мне не нужно было кого-то предавать, покупать или убивать… Нужно было просто креститься — надеть символ Христа на шею, и всё! А Господь спас от врагов, уберёг от смерти, направил на путь истины вашего короля… Жаль мне, что народ наш так тёмен, что действуя на благо его, приходится обращать норвежцев в истинную веру насильно, ибо не ведаете вы, что теряете, уповая на деревянных богов, отдаваясь во власть их… Пока вы не поймёте этого, будет продолжать литься кровь язычников. Я, познавший Христа, не дам вам направиться в Ад с зашоренными языческой ересью глазами! Теперь же скажу последнее слово… Ранами Христовыми клянусь! — и король Олав, крепко обхватив свой серебряный нагрудный крест, впился в него