роста, склонную к крайней худобе. Олав Трюггвасон обожал одежду тёмных тонов, вот и теперь на нём был плащ тёмно-синего цвета с чёрным куколем, свободно лежащим на плечах, больше всего он напоминал сейчас костлявого ворона, за что и получил своё прозвище — Кракабен, что означало Воронья Кость. Тридцать четыре года минуло Олаву, когда он, став норвежским королём, перебрался в эти края.* * *

Говорят, что у королей не бывает простых судеб, но жизненные перипетии Олава Трюггвасона достойны целой саги. Судьба с самого начала была не милосердна к будущему королю: отец Олава, Трюггви Олавссон, внук первого короля Норвегии, Харальда Прекрасноволосого, был убит Гудрёдом, братом короля Харальда Серой Шкуры, своим двоюродным братом; дальше следовали долгие скитания по Свеарике, Гардарике, шестилетнее рабство у эстов, житьё и женитьба в стране вендов, набеги на Ирландию, вторая женитьба — теперь на Гиде, сестре Олава Кварана, короля Дублина, бесконечные битвы и борьба за власть — кровь, раны, победы, мимолётные радости и глубокие разочарования. И вот, в награду за лишения, не сломившие ни его волю, ни воинский дух, два года назад на всеобщем тинге Олав Трюггвасон был провозглашен верховным конунгом — королём Норвегии.

И ещё через год страна фьордов вышла из-под датской власти, а Олав в устье реки Нидельвы на месте старого торгового поселения Каупанг основал город Нидарос и сделал его своей новой, христианской столицей, не забыв и о постройке храма Христа в самом центре неё. Вернув власть над Норвегией, Олав стал ревностно насаждать христианскую веру: где словом, а где силой, принуждая свой народ к отказу от поклонения старым, языческим богам. Дело же это требовало огромного терпения и усилий, осторожного, вдумчивого и вразумляющего подхода.

Но король спешил сделать всё и сразу — он не признавал возражений и сомнений. Олав торопился: он как будто чувствовал морозное дыхание смерти за спиной, как будто бог, избранный им, непрестанно шептал на ухо: «если не сейчас, то никогда», как будто жил последний день. И лилась кровь язычников, а капища их предавались огню… Люд норвежский, включая и знать, и бондов, и крестьян, и торговцев раскололся на два лагеря. Немногие поддержали короля Олава, но многие противились его насильственному обращению в новую веру: незнатные роптали и прятали своё недовольство, готовясь выплеснуть его в подходящий момент; знатные сговаривались между собой и с врагами Норвегии — Данией и частью Швеции, её поддерживающей, совместно лелеяли планы расправы над новым королём и его верой в распятого Бога.

— Что ещё вы хотите свалить на мою голову, кроме известий о заговорах врагов и сплетен злопыхателей, непрестанных жалоб и издёвок хулителей нашей веры, святые отцы? — эти слова произнёс король Олав, находясь теперь в шаге от посетителей. Он был раздражён: ноздри большого носа раздувались подобно парусу драккара, а глаза угрожающе блестели. И для священников оставалось загадкой, что могло так надолго испортить настроение правителя — недобрая весть или семейные неурядицы…

— Преступление… — прошелестел в ответ голос Ирландца. — Государь, палач вернулся и он убивает опять… Пятый ребёнок сегодня был подкинут в наш храм.

— Уже знаю! И не только я один, весь Нидарос обсуждал это сегодня… Горожане в крайнем смятении: одни говорят, что женщину изуверски казнили христиане, другие — что язычники принесли её в жертву своему богу, Одину. Спокойных и рассудительных больше нет. Страх, забрав здравомыслие из голов, лишил отваги их сердца. Утром я бы непременно послал за вами, святые отцы, но раз вы здесь — будем говорить сейчас, — успокаиваясь и, видимо, уже избрав какое-то решение, ответил Олав Трюггвасон и предложил гостям. — Теперь присядем к столу и вместе обсудим как поступить далее.

Стол был длинным: если ближайший к говорившим конец освещался очагом и скудным мерцанием свечей, то дальний тонул во мраке. Странно, но с некоторых пор яркий свет стал раздражать короля Олава, очевидно из-за застарелой болезни глаз, по крайней мере, так объяснял эту хворь его лекарь. Не успели ещё священники расположиться за столом, а послушник Огге Сванссон встать за спину Альбана Ирландца, король Олав же, хлопнув в ладоши, провозгласил зычным голосом:

— Арн, проворный хольд! Пригласи моих помощников, что ожидают в соседнем помещении. Время совета настало. Священники наши уже здесь и откладывать встречу нет необходимости. Я не намерен ждать утра, когда все заинтересованные в происходящем, волею Господа нашего, собрались в моём дворце уже сейчас. Наступающая ночь — не помеха делам. Поспеши с исполнением воли моей, хольд! И Арн Сигурдссон родом из Вестфольда тут же удалился, сверкнув искрами широкого серебряного браслета на правом запястьи. Хольд всегда тщательно исполнял все поручения хозяина, немногие знали, что, именно, он возглавляет тайную службу короля.

Николас Ронский, услышав слова Олава Трюггвасона, насторожился. Он никогда не встречался с ближними помощниками короля ранее, конечно, он слышал о них неоднократно из уст самого Олава, но не имел возможности познакомиться близко. Королевские советники, приглашенные на встречу со священниками были не из тех, кто выпячивал себя перед людьми, кичась своим положением. Не отличались они и показной религиозностью: не толпились в первых рядах во время богослужений, предпочитая скромно стоять поодаль. Оттого и не видел Николас их лиц вблизи ни разу. Напряжённо ожидая этой встречи, епископ ещё раз ощутил горечь от своего положения в этой варварской стране, обременённой своими языческими устоями и своеобразной северной моралью.

Оба священнослужителя, сам епископ Нидаросский и Альбан Ирландец были здесь иностранцами, да ещё и иноверцами, «белыми воронами» тогдашнего норвежского общества по статусу, имуществу, языку и влиянию. Никто из народа не стремился сближаться с ними, а природная недоверчивость этих людей играла здесь решающую роль. Этот период зарождения норвежского христианства отличался отсутствием чёткого разделения полномочий между церковью и королевской властью: духовной власти как таковой не было, точнее не было никакой духовной власти: «кесарю — кесарево, а других претендентов на власть и внимание, просто нет и не может быть». Да и сама нарождающаяся церковь не имела возможности к ограничению мирского влияния власти короля. Франк по рождению, епископ по статусу, поднимающему его на недосягаемую высоту духовной и светской власти во Франкии, Николас, проживая теперь в Норвегии, отчётливо понимал ущербность своего сегодняшнего положение и остро переживал его: при подобном, довольно жёстком, разделении церкви и государства, священнослужители посещали королевские покои значительно реже ближних слуг короля — истопников, одевальщиков, пиршественных помощников, чашников,