— Так в чем я подозреваюсь? В убийстве? Хищении?

— Я вам ничего не могу сказать. Прошу только об одном: не покидать этого дома и, насколько возможно, помочь следствию.

Петров дружески пожал мне руку и ушел.

Мне стало грустно и как-то не по себе. Все, что было вокруг, все, что так нравилось мне — и сосны, и трава, и дорожки, и колодец, и небо, и шумные крики птиц, — все сделалось вдруг противным, холодным, почти чужим. В одну секунду я ощутил свою полную беспомощность. Мне показалось, что я и работать не смогу, и читать не смогу, и людям в глаза смотреть не смогу. В неудачах я чаще всего винил себя. И сейчас принялся перебирать свои ошибки. "Ну, хорошо, с женой, с матерью — я во всем виноват, но здесь, здесь-то я при чем?! Каким образом я оказался в этой жуткой пучине зла, коварства, хитросплетений?"

Я вошел в роль, и мне показалось, что и Федор, и Раиса на меня теперь косо посматривают. Кто же я c этой минуты? Подследственный? Обвиняемый?

Мне хотелось догнать Петрова, схватить за руку, крикнуть:

— Беззаконие! Я здесь ни при чем! Почему вы привлекаете меня, какое отношение я имею к следствию?

И все-таки чувствовал, как я не прав. Вспомнил, как неплохо мне работалось в этом доме, как помогла мне Анна Дмитриевна, добрая моя хозяйка, как я хорошо всегда о ней думал. И чья-то отвратительная мысль всплыла в мозгу: "За все надо платить!" Я решительно прогнал эту мысль, подошел к мольберту. В одно мгновение я увидел, что написал совсем не то. Мои мужчины выглядели безжизненными манекенчиками, а женщины какими-то ходульными куклами. Куда же подевался мой трансцендентный трепет? Где живость красок и сияние света?

Какая-то гнусная слабость размагнитила мое тело, разжижила мозги. Куда-то подевались ясность ума и упорство воли. Я начал перебирать в уме, к кому бы обратиться за советом, за помощью. Единственный, на ком я остановился, — это Долинин. Он богат, со связями. К Долинину я, однако, попал не сразу. Он жил в особняке за городом, укрываясь за семью заборами. Охрана сказала мне: "Принять вас не может. Сильно занят. Если хотите, можете подождать". Я ждал около двух часов. Из ворот долининской усадьбы то и дело выпархивали девицы, стриженные наголо. У некоторых висели косички толщиной в мизинец. Все они были в тонких длинных полупрозрачных платьях, под которыми ничего, кроме грешного тела, не ощущалось.

Долинин меня выслушал. Пошел звонить в другую комнату. Вышел оттуда, покачивая головой:

— Хреновы твои дела, дружище, — сказал он. — Черную Грязь пасет Крутоокская мафия, а там просто так ничего не делается. Они ищут шариповские драгоценности. Еще не известно, погиб Шарипов или сбежал за кордон, но золотишко тут осело. Ты им нужен по многим причинам…

— По каким?

— Этого я тебе сказать не могу. Но я кое-что ради тебя предпринял. Пообещал Кащею, что ты для его сауны сделаешь десятка два картинок…

— Десятка два? С какой стати?! Кто он такой?

— А это ты зря! Писать кипятком будешь потом. А сейчас надо думать о том, чтобы тебе по ошибке не отрезали яйца и не проломили черепушку…

— Но есть же какая-то управа на них?!

— Управы ни на кого нет. Мы живем в свободной стране, где каждый что хочет, то и делает. В прошлом году меня Кащей так прижал, что я отделался от него только двумястами тысячами долларов. Вот так, дружище!

Вернулся я домой в полной растерянности. Но потом как-то сумел мобилизоваться и подошел к мольберту.

Выдавил из тюбиков краски, плеснул в банку разбавитель и лихорадочно стал работать. Ждал, что вновь во мне что-то откроется. Я знал это состояние, когда после мучительных страданий наступает добрая просветленность и тихая радость.

— Сейчас пойдет белая полоса! — сказал я себе.

Но до белой полосы было еще далеко.

Я не мог работать.

Было стыдно сознаться себе в том, что меня мучит страх. Я прислушивался к шагам, шорохам, стукам. Мне снились жуткие сны. Ко мне подкрадывался огромный детина и говорил: "Гляди на мои сапоги. Сорок седьмой. Кого хошь раздавлю!" Я кричал. И уже вознамерился разыскать Петрова, чтобы сказать ему, что в селе больше находиться не могу. К тому же дом наполнился мышами. Мне говорили, что полевые мыши обычно ищут место для зимовки, где можно перезимовать. Я включал свет. Но мерзкие существа очень скоро привыкли и к свету.

Однажды, это было в предпраздничный день, я промучался без сна до трех часов ночи. Где-то неподалеку, за оврагом, слышались музыка и полупьяные крики. Я закрыл обе форточки и выключил свет. Неожиданно для себя крепко заснул.

Проснулся я от непонятного шороха. "Проклятые мыши", — пронеслось в моей голове. Но вдруг оттуда, где почудился шорох, раздался стон.

Я вскочил и повернул выключатель. На полу лежало окровавленное тело, накрытое розовым стеганым халатом. Стонущее существо было в джинсах и с длинными волосами. Я терялся в догадках: мужчина это или женщина. Мне даже припомнилось, будто однажды видел Зинаиду в таком халате. Омерзение и страх боролись во мне. Как проникло это существо в мою комнату? Мысль о моей незащищенности вдруг как-то по-новому обожгла меня. "Господи! Этот субъект мог бы долбануть меня — и прощай, белый свет!" — вот какая мысль пронеслась в моей дурной башке. Не соображая ничего, я схватил первое, что попалось под руку, — лыжную палку. Смешно! — с этой палкой я сбежал вниз и увидел выбитое на веранде окно.

Я поднялся наверх, перевернул стонущее тело.

— Как вы сюда попали?! Кто вы? — спросил я.

— Пить, — ответило существо распухшими губами.

Я принес ведро воды. Подумал: "Плеснуть бы прямо в физиономию!", но жалость взяла верх. Я набрал кружку воды и протянул незнакомцу — на вид парню было года двадцать три.

Он выпил.

— Кто вы? Вызвать врача?

— Нет, милицию. Скорее. Меня убьют.

— Кто?

— Они.

— Кто они?

— Меня хотели бросить в колодец. Вы слышите, они идут сюда.

Я бросился запирать дверь. Дверь и без того была заперта. Между тем топот усиливался. Вскоре я услышал грозный стук.

— Что вам нужно?!

— Отдайте нам парня.

— У меня нет никого!

— Не валяйте дурака!

— Я буду стрелять!

— Из чего?

Я схватил двустволку, приставил ружье к открытой форточке и нажал курок. Видел, как в разные стороны побежали преследователи, кто-то кричал: "Атас!" У Соколова зажегся свет. Я силился крикнуть "Караул!" и не мог.

— Послушайте, не дурите, отдайте нам парня, — снова раздался настойчивый голос.

Я молчал.

— А мы его, гада, подпалим! — пообещал чей-то полупьяный голос за дверью.