Но однажды, однажды он просто шел по улице, он шел, и вдруг ему захотелось бежать. Он побежал и неожиданно ощутил, что больше всего на свете он любит прыгать в высоту, и он стал прыгать через каждые несколько шагов, и у него получалось, он прыгал все выше и, поднявшись в воздух, понял наконец, что спрятано внутри, и закричал: «Мед слаще крови!» И снова вверх! И — «Мед слаще крови!» И вдруг увидел среди расступавшихся прохожих своего соседа по общежитию, который съежился, увидев летящего Дали. И он приземлился возле несчастного однокашника и прямо в ухо крикнул ему изо всех сил: «Мед слаще крови!» И полетел дальше, а однокашник поплелся в «Ресиденсию» рассказывать, как только что видел Дали, который сошел с ума.

Дали отправился к проституткам. Бордели ему понравились, их убранство вдохновляло, в нем был стиль, попсовый, кричащий, но нацеленный на одно — на пробуждение красного и жаркого, проститутки же его разочаровали. Он увидел «оскалы вместо улыбок, эти вечно раззявленные звериные пасти, призванные завлекать! Нет, женщин следовало искать в других местах!»

Приятели сказали, что «элегантных» женщин в Мадриде можно увидеть лишь в одном месте — в кабаре «Флорида». Он и там побывал, увидел много красавиц. Но… не то! Он ведь уже знал, что ищет. Он видел одну даму в кафе и понял, что «элегантная женщина, во-первых, вас презирает и, во-вторых, чисто выбривает подмышки». Приметы элегантности он находил повсюду, но лишь деталями, хотя общее уже вырисовывалось: «Я никогда не встречал женщины одновременно красивой и элегантной — это взаимоисключающие характеристики. У элегантной женщины не может быть глупого выражения лица, как нельзя боле характерного для красавицы. В очертаниях рта элегантной женщины должна непременно сквозить отчужденность, высокомерная и печальная. Но иногда, в минуты душевного волнения, лицо ее вдруг преображается, исполняясь неземной нежностью. Нос? У элегантных женщин не бывает носов! Это привилегия красавиц. Элегантность должна быть стержнем ее бытия и в то же время причиной ее изнеможения». И так далее, желающие могут сами отыскать и прочесть этот вдохновенный бред.

Но заметьте, ведь он, еще ее не встретив, более или менее точно описывает Галу. До сих пор удивляются, что красивого в этой заурядной широкоплечей Гале с ее скуластым невыразительным лицом? Что он в ней нашел? А то и нашел, что сформулировал. При этом она была — русской. Вот все и сошлось. Вот объяснение его бесповоротной любви, мгновенной и на всю жизнь.

И потому, когда они встретились, Дали овладели приступы дикого хохота. Он не мог ей ничего отвечать, он вообще ни с кем не мог разговаривать, он хохотал, и все переглядывались — что же смешного увидел он и в чем? А ему совершенно было не до смеха. Это была типичная истерика. Нет, он очень хотел ей понравиться, он хотел быть мачо, он придумывал безумные наряды, мазался какой-то невообразимой дрянью, чтобы пахнуть, как козел, резал рубаху, выворачивал наизнанку штаны и плавки, все это надевал, приходил в ужас, все смывал с головы и одевался в белые развевающиеся рубашки, которые на нем обожал Лорка, но оказывался слишком женственным. Потом он рвал эти рубашки, потому что от них не оказывалось толку. Он не понимал, что сделать с собой, чтобы она его увидела. Он сходил с ума. Он пугал всех, но о том, что происходит с мальчишкой, догадалась лишь Гала, догадалась, потому что была не просто элегантна, она была умна и сразу увидела, что сможет из этого мальчика сделать. Потому что этот мальчик сделает для нее все.

При этом она владела искусством любви, это был ее мир, она окунула мальчишку в темную страсть. Получив наконец возможность делать с ней что угодно, он, не знавший женщин, обреченно и в панике спросил ее: «Что я должен сделать?! Скажи!» И она сказала: «Убей меня!» В том же пафосном ключе, что и вопрос. И мальчик принял ее слова всерьез. Он задрожал, в обморок упал, он ждал совсем другого, и далее: «Мы кусали, мы грызли друг друга!..»

Странная вышла любовь. Дали с подробностями рассказывает о любых неприличных или непозволительных моментах своей жизни, и почти ничего — о плотской любви. Многие утверждают, что ее и не было меж ними, они нашли какие-то другие способы друг друга любить, не прикасаясь. И если вначале они «грызли друг друга» и Дали наконец-то получил возможность вволю и в подробностях изучать тело женщины, он мял и терзал его, как глину, то позже наступила эпоха вуайеризма. Тут Дали признавался: «Я — извращенец, вуайерист». Здесь важнее даже не третье слово, а второе. Любовь, как и все прочее в его жизни, должна быть извращенной. Иначе как ее писать на холсте?

Для Галы же все это не имело значения. Это были его проблемы. Она не колебалась, потому что абсолютно точно поняла, что именно ищет этот мальчик, в чем он нуждается и какое место возле него следует занять. Место его «крови», его матери. И заняла. И сразу все пришло в равновесие. Некрасивое тело Галы он растиражировал так, как не было растиражировано тело ни одной другой модели. С ее помощью он прогнул мир, подарив ей славу. И они уже не могли друг без друга. До старости, когда уже стали просто друзьями, жили рядом, но врозь: Гала в своем замке, в Пуболе, куда Дали без письменной просьбы вход был запрещен, поскольку в замке ее окружали молодые любовники за деньги. Увы, ее чувственность оказалась куда большей, чем у Дали. Еще бы, у нее не было холстов и красок, куда ее гений выбрасывал все, что накапливал внутри. Но, как и прежде, она контролировала все, что он совершал. Потому что, потеряв его — в мгновение ока могла стать ничем.

Она сразу поняла, что она будет продавать. Не только его безумные картины. Нет, его поведение. Эти естественные для него, но шокирующие всех эскапады. Она не будет ему мешать, она будет всячески его на них подталкивать, уверяя, так же, как его мать, что все, что он ни сделает, все! — исключительно хорошо. Он должен перестать стыдиться своих выходок. Она научит его, как самому стать шедевром.

И Дали стал. Он разучился краснеть. Именно этого все от него и ждали.

Шедевр

И сказал Дали: «Ницше — слабак! Мне надо было превзойти Ницше во всем, даже в усах! Уж мои-то усы не будут нагонять тоску, наводить на мысли о катастрофах, густых туманах и музыке Вагнера. У меня будут заостренные на концах империалистические, сверхрациональные усы, обращенные к небу». И появились те самые усы.

И велел Дали повару на пароходе, который вез их в Америку, изготовить ему батон длиной в два с половиной метра. И изготовил повар. И Дали гулял по Нью-Йорку со своим батоном, который усох и сделался тверд как камень. И возле гостиницы «Уорлдорф Астория», ровно в полдень, поскользнулся Дали, упал и выронил батон. И полицейский помог ему подняться, и Дали спохватился: где хлеб мой? И увидел Дали, что ни у полицейского, ни у прохожих не видно остатков замечательного батона. Батон бесследно исчез. И Дали сделал доклад «Хлеб-невидимка».

И решил Дали выступить перед народом в водолазном скафандре и вышел, еле передвигая ноги в свинцовых башмаках и ведя на сворке пару русских борзых. И стал говорить, но его не было слышно, и начал кричать Дали, но вдруг обнаружил, что задыхается, и стал знаками показывать, чтобы освободили его от тяжелого шлема. И Гала с механиком пытались отвинтить шлем, но тот был завернут на славу. Кто-то схватил бильярдный кий и пытался просунуть его между шлемом и костюмом, но кий сломался. И притащили молот и принялись бить Дали по шлему его. И зрители хохотали и аплодировали, потому что решили: так и надо. И еле живого вытащили наконец Дали из костюма. И он произнес речь свою.