Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слова дочери достигли его сознания и он с силой отшвырнул жену на диван, под распятие, с которого молча и скорбно взирал на произошедшее, склонив голову, древний мученик. Задирая кверху ноги, Оксана рухнула на диван, размазывая слезы, вперемешку с соплями. Круглов склонился над поверженной супругой, все еще шипя от неостывшей ярости:
— Ты помнишь, тварь, что я уже обещал тебя убить?! Так вот, посмотри, — он, не оборачиваясь, махнул рукой позади себя, — кому ты обязана за спасение своей поганой и никчемной жизни!
После этого выпрямился и подхватив на руки Инессу скорым шагом направился в ванную. А Оксана осталась сидеть на диване, тихонько всхлипывая и туго доходя своим умишком до мысли о том, что вспышкой своей ярости, Захар, кажется, спас ее от больших неприятностей. Захар тем временем священнодействовал в ванной комнате. Вымыв наскоро свои руки и налив теплой воды в тазик, он поставил в него дочь и осторожными касаниями начал отколупывать впившиеся зерна гречихи из коленок, попутно проводя экспресс-допрос:
— Зачем она, — не называя имени супруги из принципа, начал он, — поставила туда?
— Мама сказала, что ты на учениях будешь, а там стреляют и значит могут убить, поэтому надо у боженьки просить, чтобы он тебя спас.
— А помнишь, месяц назад, я тебя спрашивал про синяки на коленях? Ты тоже тогда стояла на гречке и просила боженьку?
— Да. Только не на гречке, а на фасоли, — со знанием дела ответила дочь.
— А сейчас почему она тебя не на фасоль поставила? — продолжал допытываться Захар, обрабатывая дочуркины ранки из домашней аптечки, находившейся тут же.
— Потому что те учения были… види…диве…дивизионными, — с трудом выговорила она, — а эти… още…уще… общие
— Общевойсковые, — поправил он ее.
— Да. И значит более опасные. Так мама сказала, — подхватила дочь.
— Ну и?
— А чтобы бог услышал молитвы мамины надо пострадать. А с фасолью не так страдается, как с гречкой, — внесла ясность Инесса.
— Вот пусть бы она и стояла, коли так опасалась за мою жизнь! — вырвалось у него невольно и с надрывом.
— Она сказала, что кто-то из нас должен пострадать. Вот я и сказала, что сама хочу.
— Но зачем?! — уже предвидя ответ дочери, воскликнул он.
— А разве непонятно?! Ведь я люблю тебя больше чем мама…, — и с этими словами она обхватила за шею, склонившегося над ней отца.
Слезы брызнули из глаз Захара. Дело принимало несколько другой оборот. Жена оказывалась не профессиональной садисткой, а чокнутой на религиозной почве, что, разумеется, не делало ее менее опасной, но хоть как-то объясняло ее поведение. Позже выяснилось, что «умерщвление плоти» не ограничивалось стоянием на бобовых и злаковых, иногда оно принимало форму завязанного узлом конца мокрого полотенца, чтобы не оставлять явных признаков избиения. Но это уже была совсем другая история, не относящаяся напрямую к данному повествованию.
Пока же Оксана несколько попритихла и даже несколько поумерила религиозное рвение, почти перестав посещать молитвенные собрания, да и макулатуры в доме явно поубавилось. Захар же напротив, лишь усилил бдительность и контроль по отношению к жене.
Прошло еще немного времени. Девочка уже перешагнула свою первую «пятилетку». Был теплый летний июльский день. Опять суббота. С утра поехали с дочкой в парк культуры и отдыха имени 50-летия Октября. Она уже давно просилась отвезти ее туда, чтобы посмотреть и покормить лебедей, которые проживали там, в домиках, на середине искусственного водоема. Раньше все как-то не получалось, а теперь пора было выполнять обещанное. В парке провели время до самого обеда. Возвращались в приподнятом настроении. До обеда оставалось еще около получаса, поэтому Захар разрешил Инессе навестить свою любимую подружку — Фуфайку, которая месяц назад опять ощенилась от невесть кого, и принесла семерых милых щеночков. Отпустив дочку во двор, сам заезжать туда не стал, а остался на улице возле машины, приподняв капот, ковыряясь в ее внутренностях.
Как уже сообщалось выше, Фуфайка была всеобщей любимицей местной детворы и поэтому всегда охотно принимала участие во всех детских забавах. Она всегда очень ровно относилась ко всем ребятишкам, разрешая им вытворять с собой все что угодно. Но отношения с Инессой у нее были особые. И если по отношению к себе Фуфайка разрешала любые эксперименты, то это никак не касалось ее потомства. Она никому не разрешала брать ее щенков на руки, пока те не достигнут определенного возраста. Она не рычала и тем более не кусалась, но всячески старалась не подпускать никого к своему выводку, а если какой из щенков все-таки попадал в руки одного из ребятишек, то она подходила к нему, и аккуратно перехватив свое чадо поперек туловища зубами, забирала его из рук такого ребенка. И уж конечно она никого не пускала в свою будку. Незваных гостей она попросту вытаскивала оттуда, уцепив зубами за штанину или края платья. Видимо собака каким-то своим чутьем понимала, что дети порой в безудержной своей ласке могут попросту затискать еще не окрепших щенков до смерти. Однако из всех правил бывают исключения. Таким исключением и была Инесса. Только ей разрешалось заходить в будку и брать в руки еще слепых щенков. Собака была абсолютно уверена, что девочка с большими серыми глазами, на всегда серьезном лице, никогда не причинит ни малейшего вреда ее потомству. И эта уверенность имела под собой прочную основу. Так было и в этот раз. Щенки, радуясь погожему солнечному дню, высыпали вслед за матерью из будки. Все кроме одного, маленького, круглого со всех сторон, как голыш, и оттого немного растяпистого. Из-за этой своей растяпистости он зачастую опаздывал к обеду, беспомощно тычась в уже занятые чужими пастями мамины соски. Инесса была хорошо осведомлена об этой его особенности, поэтому старалась не упустить момент кормления, когда это было возможно и почаще его подкармливать, когда такой момент упускался. Все щенки у Фуфайки всегда получались черного цвета, но не абсолютно. Присутствие рыжих, реже серых пятен, обнаруживалось то на лапах, то на боках. Этот же был похож на маленький живой кусочек кузбасского антрацита, черным от носа до кончика вечно подрагивающего хвостика. Ему вполне бы подошла кличка нечто вроде Черныша или Уголька, но Инесса упорно звала его Колобком и спорить с ней по этому поводу ни у кого не было смысла.
Выскочив из машины, Инесса, пообнимавшись с подругой, разлегшейся на травке, быстро пересчитала снующих возле нее щенков и не найдя Колобка ринулась на его поиски. Поиски не заняли много времени. Инесса быстро нашла его, пыхтящего и кряхтящего, пытающегося разобраться