корреспондирует в Верхнеудинск и Читу, из забайкальских газет перейдет в китайские, включая те, что в Пекине и Шанхае выходят на английском, из них – в европейские. В армии, созданной на русские деньги и управляемой при помощи русских советников, такие инциденты нетерпимы.

Первый порыв был – бежать к Дамдину, потребовать у него объяснений; но уже стемнело, мы с Багмутом сидели у догорающего костра. Надвигалась ночь. Я решил отложить разговор на завтра.

На другой день гряда невысоких бесплодных гор, вдоль которой мы ехали вторые сутки, раздвинулась, открывая прорезавшее скалы ущелье. До него было не более версты, но Наран-Батор приказал остановиться – и правильно сделал. Внезапно потемнело, налетевший с юга ураганный ветер закручивал столбы пыли и уносил их к горизонту.

Гроза разразилась раньше, чем нам удалось бы достичь противоположного края ущелья. Окажись мы сейчас там, нас смыло бы хлынувшим по нему потоком. Пришлось пережидать дождь под брюхом у лошадей.

Заметив поблизости Дамдина, я прокричал ему сквозь гул ливня:

– Ты вчера был с Зундуй-гелуном… Зачем он это сделал?

Он не стал притворяться, будто не понимает, о чем речь, перелез под мою Грацию и объяснил, что при совершении некоторых тантрийских обрядов в храме расстилается полотно в форме снятой с человека кожи; силой заклинаний оно претворяется в мангыса, а попирающий его ногами лама – в победителя этих тварей. В старину для таких церемоний употреблялись кожи настоящих мангысов, но их давно нигде не осталось, даже сам Богдо-гэген довольствуется полотняной. Нечеловеческая сила духа, проявленная этим китайским офицером перед лицом смерти, выдает в нем существо демоническое, – следовательно, его кожа годится для обряда.

Я выслушал это с тягостным чувством. В милосердном учении Будды с его директивой щадить всё живое имелся, оказывается, свой подвальный этаж, куда нет входа наивным адептам желтой религии вроде нас с Линой.

Дамдин ждал моего ответа. Я вспомнил, как у него тряслись пальцы, когда он травой оттирал их от крови убитого нами чахара. Отрезание ушей далось ему нелегко, но лиха беда начало. Присутствовать при вчерашнем живодерстве ему, видимо, было уже проще.

– Ты становишься другим человеком, – сказал я. – Не тем, которого я знал и любил.

Дамдин ответил цитатой из своего любимого Ницше:

– «Отзывчивый, мягкий, скромный, доброжелательный – таким вы хотели бы меня видеть? В этом случае я был бы идеальный раб».

Дождь прекратился; мы попробовали подъехать к ущелью – но там, где час назад петлял жалкий ручеек, теперь мощный поток с грохотом вырывался из теснины и разливался по камням. Подмытые им громадные пласты глины сползали вниз, а потом всплывали в желтой пене, сталкиваясь и налезая друг на друга. Это было похоже на любовные игры ископаемых водяных ящеров с гладкой и блестящей кожей.

Оставив обоз и артиллерию на месте, мы сделали объезд верст в шесть – и вернулись к тому же ущелью, но южнее. Здесь оно расширялось, да и вода начала спадать; можно было ехать по краю мелеющего на глазах потока. Стали попадаться заболоченные участки почвы с зарослями мохнатого тростника и низкорослого красного тальника; иногда из-под копыт шумно взлетали утки. Выше, в расщелинах серого гнейса, ютились голуби. Какие-то мелкие суетливые птахи перелетали с места на место, возбужденно пересвистывались, как будто еще не перестали удивляться, что в этих гиблых местах возможно, оказывается, жить, находить пропитание, выводить птенцов.

В конце ущелья из скалы выбивался теплый ключ, которому вся эта жизнь и обязана была своим буйным, по здешним масштабам, цветением. Возле него виднелись развалины карликовой фанзы, остатки оросительных глиняных труб и сохранившее следы расчистки небольшое поле с бордюрами из неотесанных камней – форпост обитаемого мира, павший под натиском равнодушной природы. За ним простиралась похожая на преддверие царства мертвых унылая равнина в трещиноватом панцире серых солончаковых глин. Редкие кустики саксаула-дзака были окрашены в тот же цвет смертной тени. Никакой теплокровной жизни там, казалось, нет и быть не может, – но я знал, и на моей карте было отмечено, что в нескольких дневных переходах отсюда начинается и тянется вплоть до китайской провинции Шара-Сумэ обширный травяной оазис. На его западной оконечности и находился Бар-Хото.

14

Через три дня среди песка и камней начали вытягиваться языки зелени. С каждой верстой они расширялись, пока не захватили всё видимое пространство. Мы разбили лагерь в райской долине, опоясанной кустами цветущего шиповника, наполненной блеском росы и пением птиц. Местами трава была такой высоты, что даже моей Грации с ее кургузой шеей выпало счастье полакомиться свежими стеблями.

Все ожили, но спустя еще пару дней вышли к реке, которой здесь не должно было быть. На моей карте она протекала много южнее и ни одним своим изгибом не пересекала наш маршрут. Впрочем, карта была составлена в 1887 году, с тех пор топографические съемки здесь не производились, за четверть века река могла сменить русло, хотя могла появиться и новая, что на юге Монголии не редкость. Обманчиво легкая для переправы, она не выглядела глубокой, но все попытки перейти ее вброд успеха не имели. В сажени от берега вода доходила до полубока лошади, дальше дно исчезало или превращалось в кисель.

Вечером Наран-Батор созвал военный совет. Предстояло решить, стоит ли переправлять конницу вплавь, отдельно от обоза и артиллерии, или лучше искать броды, чтобы форсировать реку всей бригадой, но потерять драгоценное время и упустить имеющийся у нас шанс на внезапность нападения. Как доносили агенты из тордоутов, гамины осведомлены о нашем продвижении, но думают, что мы еще далеко.

Обсуждение затянулось. Прежде чем высказаться по существу, участники совещания припоминали аналогичные случаи из прошлого, причем аналогии были весьма отдаленные, а рассказ, как принято у монголов, начинался с детального описания места действия и не мог с него сдвинуться, но в итоге большинство голосов было подано за предложение не трогаться с места и подождать: мол, еще неделя такой жары – и река обмелеет. Общее мнение свелось к тому, что нельзя разлучать конные полки с другими подразделениями, не то китайцы разобьют нас по частям. К месту прозвучала притча о мудрых мышах, которые собрались все вместе и победили льва.

Наконец, слово дали мне. Я рекомендовал продолжить поиски бродов для артиллерии, пулеметной команды и обоза, а конные полки переправить вплавь и двинуть к Бар-Хото, чтобы отрезать от крепости разбросанные по округе мелкие китайские отряды и группы фуражиров. Подводы, пушки и скот под охраной сотни всадников подтянем позже.

Дамдин меня поддержал, добавив, что, если броды не будут найдены, нужно забить десятка два быков, дождаться, пока от кишечных газов туши раздуются на солнце, затем связать их по нескольку штук, спустить