на воду и на них, как на плотах, перевезти на другой берег подводы с продовольствием и снаряжением, двуколки пулеметной команды, а главное – орудия.

Я сразу понял, откуда растут ноги у его идеи. Ничего тяжелее юрты у современных монголов нет, но на таких же облепленных тучами мух первобытных понтонах их предки переправляли китайские стенобитные машины через Днепр, Волгу, Вислу, Дунай. Память об этом остроумном инженерном решении потомки пронесли сквозь семь столетий.

Наран-Батор принял мой план с внесенной Дамдином коррективой. Я мог быть доволен, но удовлетворения не почувствовал – на меня дохнуло леденящим холодом, как если бы рядом со мной положили сохраненного вечной мерзлотой мамонта. В мире, где я очутился, походы Чингисхана и Хубилая закончились не далее как вчера. Я отдавал себе отчет в том, что едва ли этот мир окажется для меня приемлемой средой обитания.

Наутро началась переправа, к вечеру вышли на колесную дорогу к Бар-Хото. Гамины нас не ждали, нам удалось отсечь от крепости до сотни солдат, почти на треть уменьшив ее гарнизон, но успех имел и оборотную сторону: по пути наши цырики стали грабить торгоутов – и некоторые из пострадавших (заодно с теми, кто больше других зависел от торговли с китайцами) ушли в Бар-Хото и пополнили ряды его защитников. Наш освободительный поход приобрел черты гражданской войны.

15

Утром меня не предупредили, что сегодня я увижу Бар-Хото. Крепость появилась передо мной, когда я этого не ждал, и в считаные минуты почти полностью выплыла из-за ближайшей сопки. Четверть часа назад ничто тут не намекало на ее присутствие. Примыкавшие к ней полоски обработанной земли стали заметны не раньше, чем сама цитадель. Меня восхитило, как ловко укрыта она в проеме холмистой гряды. С трех сторон ее подпирали скалы, на которые так просто не залезешь, лишь с четвертой находилось открытое пространство с единственным возвышением напротив главных ворот, но довольно далеко от них. При штурме эта высота ничем не могла быть нам полезна.

В бинокль я увидел квадратные башни, плавно-извилистую линию стены с широкими, как на крепости вблизи Дзун-Модо, прямоугольными зубцами. Стена с восточной пластичностью применялась к рельефу, то всего на несколько кирпичей поднимаясь над скалами или вовсе оставляя их нетронутыми, то заполняя впадины между ними плотной кладкой в два человеческих роста. Она не попирала вершину холма, как надменные в своей самодостаточности западные твердыни, а любовно вливалась в его изгибы. Иной раз трудно было понять, где проходит граница их тел. Основание стены строители выложили из каменных глыб, выше шли ряды желто-серого сырцового кирпича вперемешку с пластами известняка и кусками черного базальта. Кое-где на кирпичных участках были начертаны какие-то охранные иероглифы.

Тем не менее чувствовалось, что укрепления возводили тибетские мастера. В отличие от китайцев, верящих, будто кропотливостью можно победить время и сохранить общий замысел в любой части целого, даже если как целое оно перестанет существовать, тибетцы придают мало значения эстетике материала и детали. Их влечет обаяние чистой формы, а ее внутренность они заполняют всем, что попадется под руку.

Вокруг – никого, на стенах и башнях – тоже. У меня родилась надежда, что китайцы покинули крепость, и через полчаса мы займем ее без единого выстрела. Нас встретят пустые дома, отравленные колодцы, пепел сожженного домашнего скарба, который нельзя увезти с собой. Всё лучше, чем война.

Мы двигались по выбитой в каменистом грунте дороге, объезжая Бар-Хото по кругу радиусом версты в полторы, если его центром считать холм с цитаделью. Угрюмые гольцы пошли на убыль, среди камней замелькали обсыпанные мелкими белыми цветочками кусты сундула. Южная часть холма была покрыта весенней зеленью.

С этой его стороны к крепостной стене лепились фанзы с глинобитными дувалами, загоны для скота, дворики с тростниковыми навесами от солнца. Они успокаивали обыденностью форм, ровным тоном красок, выцветших от жары и посеревших от пыли до того предела, когда камень, дерево, глина и сухой навоз кажутся родными братьями. Всё тут было как в китайских кварталах Урги – если бы не тишина и безлюдье.

Слева от ворот стояла маленькая деревянная кумирня, изящная и пестрая, как бабочка. Она залетела сюда с берегов Янцзы, но узор ее крылышек напомнил мне о милой ропетовской готике курзалов, павильонов минеральных вод, дачных дебаркадеров. Я ехал шагом, то и дело поднося к глазам бинокль, и все-таки не сразу заметил, что ее карнизы одеваются пламенем. При ярком солнечном свете оно было почти невидимо. Затем огонь показался еще в нескольких местах, в дыму замелькали фигурки людей. Китайцы подожгли застенные постройки, чтобы наши стрелки не могли укрываться в них при штурме, и нарочно сделали это у нас на глазах. Нам недвусмысленно давалось понять, что мы можем не рассчитывать на капитуляцию.

Треск и гул пожара отсюда не были слышны. Беззвучно корчились жерди, проваливались крыши. Когда пламя только еще подбиралось к очередной фанзе, первым делом в окнах вспыхивала промасленная бумага. Ее обгорелые клочья взмывали вверх, подхваченные струями горячего воздуха, и долго реяли на фоне безмятежно синего неба.

Дым несло в другую сторону, здесь было пустынно и голо. Два потрепанных временем и песчаными бурями каменных тигра лежали на таких же изъеденных эрозией пьедесталах справа и слева от ворот. Чтобы они казались пострашнее, им нарисовали громадные по сравнению с величиной морды глаза с крошечными зрачками, какие на китайских картинках имеют демоны или герои в пароксизме гнева, а разверстые пасти выкрасили изнутри в цвет крови, словно они только что кого-то съели.

По сторонам от них на стене были намалеваны две пузатые, калибром с арбуз, пушки времен восстания тайпинов. В момент опасности, под воздействием заклинаний, им полагалось обратиться в настоящие и обрушить на нас ядра или картечь, – но подновить эти полустертые изображения никто не удосужился. Вера в их магическую силу умерла вместе с Поднебесной империей.

За стеной поднималась кровля какого-то храма, сверкала под солнцем облитая глазурью черепица, но ни в тот день, ни в последующие оттуда ни разу не донесся звук гонга. Позже я узнал, что высшие чины гражданской администрации Бар-Хото – члены партии «Гоминдан», убежденные атеисты. В Пекине и крупных городах их погнали со всех постов, но кое-где на окраинах бывшей империи они пока еще держались. Не в пример нам, с нашими штатными нострадамусами и чудотворной кожей мангыса, эти люди полагались исключительно на собственные силы.

Первые дни ушли на обустройство лагеря. К штурму начали готовиться, когда прибыли отставшие при переправе орудия и обоз. Вскрыли один зарядный ящик – и меня прошиб холодный пот: нетрудно было предугадать, что в остальных