Он остановился перед последней дверью — за ней ожидала его группа, то есть беспорядок, потасовки и необходимость действием напоминать, кто здесь главный. Переведя дух и сосредоточившись, он схватился за притолоку, раскачался и прыгнул в кухню.

Картина, представшая по приземлении перед глазами почтенного доктора, вытянувшегося во весь рост в дверном проеме, вполне соответствовала его ожиданиям. Буснеры были многочисленной группой, в меру традиционной, в меру современной в соответствии со своим академическим и медицинским уклоном. В любой момент в групповом доме на Редингтон-Роуд можно было застать от десяти до пятнадцати членов — куда больше, чем в других профессиональных группах среднего класса.

Зак Буснер придавал большое значение тому, чтобы юные самцы «патрулировали» окрестности, частенько собственными лапами выгоняя из дому старших подростков; эти действия обычно вызывали у губастых соседей по тенистым аллеям Хэмпстеда[42]эпидемию поднятых бровей и вопросительных рыков. Юным самкам тоже попадало — если первая самка группы решала, что они зря тратят драгоценную течку исключительно на спаривание с родными, Буснер лично отправлялся в город и приводил за собой десяток-другой чужаков-поклонников.

Однако по мере того, как срок его царствования в группе приблизился сначала к пяти, затем к десяти, а теперь уже и к пятнадцати годам, Буснер стал придавать связям внутри группы и ее единству столь же большое значение, сколь и связям вне ее. Время от времени, когда сразу у двух, а то и у трех самок в группе была течка — а сейчас наступил как раз такой период, — Буснер с удовольствием распахивал двери дома для всех самцов своей группы, даже если их собиралась целая толпа и даже если ему приходилось раскошеливаться на авиабилеты для тех родичей, которые, находясь на Бали или Лазурном Берегу, заявляли, что никак не могут обойтись без вояжа в Лондон и спаривания с самкой из родной группы.

Когда такое случалось, дом оказывался битком набит всевозможными шимпанзе от мала до велика — порой численность популяции достигала трех десятков, — и вся орава дружно принималась драться, ругаться, чиститься и спариваться. Но Буснер считал, что добродушное буйство — одна из характерных черт его группы, и вел себя как ни в чем не бывало, даже если упомянутое буйство происходило рано утром.

Первой именитый психиатр заметил Шарлотту, главную самку группы; она стояла на четвереньках на лесенке из трех ступенек, которая вела из «кухонной» части комнаты в «столовую», меж тем как Давид, четвертый самец, обрабатывал ее со своей неподражаемой беспардонной беспечностью. Он даже не потрудился отложить на время утреннюю газету, так что Буснер видел, как Давид делает толчок за толчком, не отрываясь от передовицы, которую разместил на спине у Шарлотты. Стайка малышей пыталась мешать парочке, прыгая у Давида на шее.

Буснер узнал только одного — своего младшего, Александра. Смелый парень, подумал он. Александр, которому было всего два года, сумел ухватиться одной лапой за провод, висевший над трясущимися телами, и, раскачиваясь на нем как маятник, с размаху бил Давида задней лапой по морде.

Остальной части комнаты Буснер уделил один только взгляд, отметив, как дети разбрасывают во все стороны из чашек второй завтрак — терновые ягоды и черимойю,[43]как старшие подростки чистят друг друга, как пара молодых матерей кормят грудью младенцев, как пара других готовят в «столовой» новые порции второго завтрака. Сквозь настежь распахнутые огромные, в полную высоту стен окна, выходившие в сад, где по лужайке с громким ржанием прогуливались, встряхивая гривой, два вездесущих буснеровских карликовых пони, на сцену мощным потоком изливался солнечный свет.

— «ХууууГррааа!» — пропыхтел-проухал Буснер и побарабанил пальцами по косяку, как полагалось ему по статусу. Жестом он показал одной из своих младших дочерей, Пауле, чтобы та приготовила ему второй завтрак, и, вздыбив шерсть, с грознымвидом направился в сторону совокупляющихся.

Когда Буснер покинул дверной проем, все взрослые самцы уже дружно пыхтели и ухали, что и спасло Давида, громкий визг которого свидетельствовал, что он вот-вот кончит. По мере того как патриарх пересекал зал, все члены группы, старые и молодые, самцы и самки кланялись ему, он же в ответ одних нежно целовал, других гладил.

На лестнице стояла нестройная очередь самцов в более или менее правильном порядке по старшинству, Генри за Давидом, Пол за Генри. Буснер было задумался, как это Давиду удалось первым забраться на Шарлотту, но, обогнув стойку для завтрака, расположенную перед верхней ступенькой, увидел у мойки д-ра Кендзабуро Ямуту, побочного последнего самца группы, который энергично спаривался с дочерью Буснера Крессидой. За ним тоже стояла очередь — Колин Уикс и Прыгун.

— Доброе утро «чапп-чапп», Зак, — прожестикулировал Кендзабуро, отстраняясь от Крессиды. — Хочешь «ух-ух» трахнуть младшую?

— Нет, нет, — отзначил Буснер, заодно по-отечески отвесив Давиду хорошего тумака, — я сначала «ух-ух-ух», — вожак страстно пыхтел, скользнув в Шарлотту, которая подалась назад, чтобы ему легче было в нее войти, — займусь моей дорогой «чапп-чапп» старушкой.

Буснер дрожал, ухал, визжал и наконец зацокал зубами от удовольствия, когда почувствовал, как мягкая, влажная подушка — седалищная мозоль[44]Шарлотты — уперлась ему в пах. Но все же ему потребовалась целая минута толчков, прежде чем он кончил; все это время Александр усердно охаживал его по лбу задней лапой, а пара других младенцев каталась у него на спине, не забывая цепляться за шерсть.

Да, то ли дело было в прежние времена, с горечью подумал Буснер, отходя от Шарлотты и вытираясь полотенцем, которое ему протянула предупредительная Франсес, пятая самка. Помню, как спаривался с Шарлоттой первый раз, кажется, кончил за десять секунд! «Уууух» как это было изысканно; верно показывают, молодые ни черта не смыслят в молодости! Буснер поблагодарил Франсес и прилег ненадолго рядом с Шарлоттой, расчесывая темно-рыжую шерсть у нее на ушах, пока Генри, щелкая желтыми зубами, спаривался с ней.

Подняв голову, вожак заметил, что Крессида закончила спариваться с Кендзабуро и кланялась ему; на ее покрытой желтыми пятнами морде была легкая, завлекающая улыбка. Буснер расхохотался, запыхтел, причмокнул и спарился с ней за тридцать секунд, визжа от удовольствия; Крессида вторила родителю. Она всегда была его любимицей — хотя он сам не мог показать почему. Нечего и показывать, ее седалищная мозоль не шла ни в какое сравнение с теми, что у Бетти или Изабель, но было в ней что-то такое, радость, с которой она отдавалась, ее агрессивная забота о папочке. Буснер, конечно, вовсе не был самцом-шовинистом, но тем не менее никогда не отказывал себе в удовольствии прожестикулировать своим коллегам в те редкие вечера, когда они после работы заходили во «Фляжку» пропустить стаканчик-другой: