любит маму, то папу. А другого она в это время жалеет. Но всё равно получается, что больше жалко маму.

«Хорошо бы, он ушёл, — думает вдруг Любка. — Мы бы жили с мамой, и не было бы скандалов — никогда, ни одного. А как же в школе? «Где твой папа?» — «А у меня нет папы». И во дворе: «Где твой папа?» Почему-то все на свете люди хотят обязательно во что бы то ни стало знать, где твой папа.»

Лёва влюбился в Валю

Весной весь двор начал влюбляться. Первым влюбился Лёва Соловьёв. У него светлый косой чубчик; когда Лёва бежит, играя в казаки-разбойники или в двенадцать палочек, волосы сдувает вверх, и виден лоб, белый, незагоревший.

Лёва влюбился в Валю Каинову. Он ничего никому не сказал, и Вале ничего не сказал, но почему-то во дворе узнали, что Лёва влюбился.

А Валя самая заметная девочка во дворе. Она первая начинает ходить в носках. У забора ещё лежит серая каёмка снега, вся в глубоких дырочках, как растаявший сахар. Люба достаёт из шкафа белые носки с тёмно-лиловой каёмкой и надевает, аккуратно подворачивая края. Может быть, мама будет сердиться, зато Люба обгонит Валю. Но обогнать Валю ей не удалось ни разу. Хоть на полдня раньше Валя успевает выйти во двор в беленьких носочках. Вот она идёт по двору, осторожно ступая новенькими белыми тапками с голубой полоской, эти тапочки называют торгсиновскими. Когда тапки грязнятся, Валя мажет их разведённым зубным порошком, потом сушит на подоконнике и, когда идёт, над тапками поднимаются белые облака, а на асфальте остаются туманные следы. Валя молчаливая, и взгляд у неё тихий. Но почему-то все всегда замечают Валю, и Люба замечает, как Валя смотрит, как ходит. Она ходит, словно по канату: ставит ноги по линеечке. И если бы так ходила другая девочка, никто бы не подумал, что это красиво. А Валя ходит красиво. И красиво смеётся. Лучший мальчик во дворе, Лёва Соловьёв, тоже заметил Валю.

Любка с удовольствием влюбилась бы в Лёву. Он никогда не дерётся, не ругается плохими словами. Но что толку влюбляться в Лёву, если он взял и влюбился в Валю.

А весна разгоралась. Уже не стало у забора снежной полоски, и лужа у ворот сделалась совсем мелкой. Мальчишки играли в расшибалку около глухой кирпичной стены и кричали сиплыми голосами непонятное слово: «Чира!» А девочки не подходили к ним, считалось просто неприличным подходить к мальчишкам, когда они играли в запретную расшибалку. Только вечером мальчишки переставали играть, и тогда к ним можно было подступиться.

Девочки прыгали через верёвочку у самого Любиного окна. Она выглянула в окно и увидела, что Белка и Валя крутят верёвку, а Рита прыгает. Люба сразу бросила откусанную котлету обратно на сковородку и вышла во двор.

— Чур, на новенького! — крикнула она, хотя и так было ясно, что на новенького, раз после всех пришла. Но почему-то полагалось так кричать.

Валя отдала Любе конец верёвки, а сама отошла к забору и стала смотреть, как прыгает Рита. Рита прыгала лучше всех не только во дворе, а даже в переулке. Она умела прыгать, когда верёвка вертится так быстро, что её почти не видно. Умела менять на ходу ноги и скакать на одной ноге.

Люба и Белка крутят верёвку. А Рита скачет легко и долго; кажется, она будет так прыгать до вечера и не собьётся и не оступится.

Лёва Соловьёв вышел из подъезда, весело пощурился на солнышко и не пошёл играть с мальчишками. Он встал, прислонившись спиной к забору, как будто забор — печка. Прижался с удовольствием, заложил руки за спину и смотрел, как девчонки прыгают. Верёвка намокла и стала совсем тяжёлой, она гулко хлопала о землю. Любка и Белка вертели её с трудом, Любке приходилось держать верёвку обеими руками; Рита всё прыгала, а Валя и Нина Корсакова ждали своей очереди.

Бух-бух-бух… — равномерно стукала о тёмно-серую землю верёвка. А Рита прыгала пружинисто и неслышно, как резиновый мячик. Рита может прыгать и не запутаться целый час, а то и сто, а может, и год, думала Любка, она никогда не оступится, и никогда не придёт Любкина очередь прыгать, так она и будет всегда крутить эту дурацкую верёвку, грязную и тяжёлую. А у забора всё ещё стоит Лёва Соловьёв и смотрит на солнышко, отскакивающее от лужи. От вымытых окон тоже отскакивают зайчики. Любка поддёргивает верёвку. Может быть, Рита всё-таки запутается.

— Не поддёргивай, Люба, — строго говорит Рита. Она даже не сердится: каждый на Любкином месте стал бы дёргать, потому что Риту не переждёшь. Она продолжает неутомимо скакать — то на одной ноге, то на другой, потом начинает кружиться, не переставая прыгать. — «Пожар», — командует Рита, и Любка с Белкой начинают вертеть верёвку очень быстро.

Теперь и Белка ухватилась за свой конец двумя руками.

— Быстрее! — кричит Рита.

Верёвка со свистом летает вокруг Риты, она скачет часто-часто, ног почти не видно. Шить-шить-шить… — свистит верёвка. Наконец Рита отбегает в сторону. Она даже ни капельки не запыхалась.

— Устала? — заботливо спрашивает Валя, а сама смотрит на Лёву Соловьёва. Что бы ни говорила Валя, она всегда смотрит на Лёву. Вот и сейчас: спрашивает Риту, а смотрит на Лёву.

— Не-а, — отвечает Рита и тоже смотрит на Лёву.

Но Лёва не замечает этого, хотя Рита прыгает лучше всех девчонок во дворе. И Рита самая справедливая. Но Лёва смотрит на Валю и щурится, как будто от Вали тоже отпрыгивают солнечные зайчики.

— Крутите. Теперь моя очередь, — говорит Валя.

Она начинает прыгать. Валя прыгает осторожно, смотрит под ноги. Каждый прыжок получается отдельно. Несмело прыгает Валя, она боится оступиться. Рита никогда не боится, она никогда не оступается. А Валя, наверное, боится, что Лёва Соловьёв увидит, как она запутается в верёвке. И Валя прыгает осмотрительно и тяжело. А Белка и Люба считают вслух:

— Восемнадцать, девятнадцать…

На двадцати Валя сбивается, мокрая верёвка стукается о белый носок и оставляет чёрную полосу. Валя отходит к забору, надувает губы вишенкой и смотрит на Лёву Соловьёва. А Лёва задрал голову