трамвае, потому что должна была выходить на Фламинио, рассказала, как на следующей остановке вошли два немца и фашист и сразу направились к кондуктору.

— Мальчишка? — спросил тот, словно не понимая, о ком речь. — Здесь куча мальчишек ездят зайцами и сводят меня с ума. Они у меня в печенках сидят, эти ваши мальчишки.

Фашист велел ему не хитрить.

— Мальчишка в синем шарфе, — уточнил он. — Он все время сидел тут, — он указал на место, которое я занимал почти три дня. Сейчас там сидела монахиня.

— Тут сидел какой-то мальчик? — спросил кондуктор. — Раз вы так говорите, так оно и было. Но я этого не помню. Понимаете, тут столько народу, как я могу запомнить какого-то мальчишку в зеленом шарфе.

— Синем!

— Зеленом, синем, какая разница? Каждый мальчишка — Божье наказание. Если вы его поймаете, наподдайте еще и от меня.

Немцы принялись кричать, фашист настаивал на том, что видел.

— И что вы видели? — спросил его один из немцев.

— Грязного жида.

Тогда к ним подошла пожилая женщина, сказала, что фашист прав, она тоже меня видела и что я только-только вышел из трамвая.

— Эти евреи хуже сорняков, — произнесла она недовольно. — Когда уже вы избавитесь от них всех?

— А мы, по-вашему, чем занимаемся? — удовлетворенно ответил ей немец. — Вы видели, куда он пошел?

Кондуктор побелел от страха.

— Конечно! Он отправился к Трастевере[32]. Бегите, вы еще его догоните!

Немцы вышли из трамвая и устремились в указанном направлении.

Кондуктор выдохнул, на его губах появилась почти незаметная улыбка. Старушка подмигнула ему: она отправила немцев в противоположную сторону.

Глава 11

Мы приходим к тете Саре около десяти. Она замужем за Джорджо Пройетти из католической семьи, поэтому они живут в Борго, рядом с Ватиканом.

Когда папа меня видит, то сначала не верит глазам. Он дотрагивается до меня, проводит рукой по моим волосам, по щеке.

— Это правда ты? — произносит он и обнимает изо всех сил, до боли. Когда он меня отпускает, замечаю, что у него красные глаза, он уже два дня как плачет. Он спрашивает, как я спасся. Я рассказываю ему все, с начала до конца, с первых выстрелов до того, как мама вышла и отправилась к Термини, чтобы предупредить его не возвращаться в гетто.

— Это я виноват, — бормочет он. — Я ей велел идти домой, взять детей и бежать в Тестаччо, я бы туда тоже добрался. Если бы я ее задержал, она не оказалась бы в грузовике.

— Нет, — возражаю я, — она бы вернулась к нам. Она ни за что бы не осталась в безопасности, зная, что мы в гетто. Ни за что на свете.

Я не просто стараюсь облегчить папино горе. Так и правда бы произошло, я слишком хорошо знаю маму. Она бы даже рассердилась, попытайся папа задержать ее. Потому что для нее мы, дети, — самое главное в жизни.

Папа внимательно на меня смотрит. Его глаза напоминают два колодца, полных боли, но постепенно в них появляется сомнение, а потом — некоторое облегчение. Не его вина, что Джинотта вернулась в гетто, она бы все равно туда пошла. Он сморкается.

— Расскажи мне все с самого начала. Сколько было времени, когда ее схватил немец?

— Около половины шестого.

— Кого ты видел вместе с ней в грузовике?

— Сеттимию с матерью и сестрами… Мозе тоже, как я сейчас вспоминаю.

— Как ей удалось вытолкнуть тебя из кузова?

— Не знаю. Я стоял как истукан, я хотел спасти ее, но не знал, что делать. Она сердилась, говорила, что я забрался в самое пекло. Я ничего не понимал, и тут, не знаю как, она сбросила меня, и я оказался на улице.

— А потом? Что произошло потом?

Я рассказываю ему о том, что случилось на Виа ди Сант-Амброджо, о немце, которого отвлекла корова, о доме Анны, о втором грузовике у портика Октавии. Я рассказываю и снова переживаю все, что было, и это похоже на страшный фильм. Сердце бьется сильно-сильно, словно я убегаю от кого-то. Я задыхаюсь, и мне сложно говорить. Тетя меня прерывает, велит успокоиться и выпить воды. Я подчиняюсь.

Я продолжаю рассказ с того, как иду к Монте Савелло, как смотрю вниз, руки в карманах, капли дождя в волосах, они ползут по спине, наполняют ботинки.

— А потом? — спрашивает папа.

Я восстанавливаю дыхание, делаю еще один глоток воды:

— Потом я сел в трамвай. И оставался там до сегодняшнего утра, пока Давиде не увидел меня и не сообщил, что вы здесь, в Борго.

— Ты все это время провел в трамвае? И ночью тоже?

— Да, в депо. Мне даже приносили поесть…

— Почему ты не отправился к тете?

— Я знал, что немцы ищут нас по всему Риму. Мне показалось, что в трамвае среди толпы спрятаться лучше всего.

Он опускает голову, потом просит:

— Расскажи мне еще про маму. Все-все, что помнишь, все детали, с самого начала.

Я начинаю с начала. Тем временем входит Бетта, она была с тетей у соседки. Увидев меня, она бросается мне на шею и тоже просит рассказать ей все.

— А вы? — спрашиваю я наконец. — Как вы спаслись? Где спрятались?

— В спальне у родственников. Не хватает лишь мамы. Из всей семьи взяли только ее.

— После того как ты убежал, — говорит Бетта, — мы ждали, но вы не возвращались. Я высунулась наружу и увидела, что немцы забирают не только мужчин, как сказала мама, но и женщин, и детей. Тогда я велела остальным немедленно спускаться, поняла, что мы должны бежать. Внизу в подъезде я встретила тетю Ребекку, которая сказала мне не выходить на площадь и бежать по другой улице. Мы спрятались у нее дома. Потом она хотела отправиться сюда, в Борго, и я решила, что нам лучше вернуться. Я пошла по Виа делла Реджинелла. Вдруг я услышала маму, она кричала как сумасшедшая: «Бетта, беги! Беги!» Я собиралась открыть дверь подъезда, но она сказала: «Нет, нет! Туда!» Мы вернулись со стороны синагоги. Я оглянулась на мгновение и успела увидеть, как маму хватает немец и головой ударяет о стену.

У меня перехватывает дыхание.

У остальных тоже.

Какое-то время мы слышим только тикание больших часов на комоде. Оно бьет меня по ушам, словно молоток по колоколу.

Я смотрю на папу. Он снова плачет. Бетта тоже.

Тетя Сара отводит младших братьев и сестру в другую комнату. Нандо сразу же идет за ними.

Воздух такой тяжелый, что не вдохнешь. Я снова будто под водой, как когда немец приставил дуло