– Но я вижу четверых.

Воительница произнесла это так, как будто в холле находились только они двое, а остальных можно было не брать в расчет. Саша мельком взглянул на Женьку: обычно вспыльчивая и бурно реагирующая на любое хамство (а иначе, как хамством, поведение Карины не назовешь) она хранила молчание. И выглядела совершенно безучастной.

Эухения из Сан-Себастьяна, ни слова не понимающая по-русски. Ну да.

Зато Лисий Хвост, которому вовсе не обязательно было валять ваньку с национальной принадлежностью, понял все. Он отступил на шаг и попытался прилепиться к Михалычу. Михалыч включился тут же:

– Так это… Габитовна… Четвертого мы подобрали. У него машина застряла. Так же, как у ребят. Не оставлять же его на дороге? Верно?

Неверно.

Именно это читалось в холодных и бестрепетных глазах Воительницы. Притащить в богатый дом человеческий обмылок сомнительной этимологии – вещь совершенно недопустимая. И она уж точно бы так не поступила, но… Что сделано, то сделано. Остается только купировать последствия. Чем Карина Габитовна спустя мгновение и занялась.

– Проводите… товарища в гостевой домик, Степан Михайлович.

Михалыч и Лисий Хвост синхронно кивнули головами. А Саша вдруг почувствовал беспокойство за судьбу Мандарина. Что это еще за таинственный гостевой домик? Величина поместья, которую ему удалось приблизительно оценить (даже несмотря на непогоду), в принципе предполагала наличие подобных сооружений. Вот только будет ли там удобно дурацкому парню, не замерзнет ли он? Это здесь, в большом доме, царит расслабляющее тепло, но можно ли поручиться за пристройку?

Сомнения Саши оказались не напрасными.

– Так это… Его же протопить надо, – пожевав губами, изрек Михалыч.

– Вот и займитесь этим. А товарищ вам поможет.

На «товарища» Карина Габитовна даже не взглянула и, повернув голову, снова сосредоточилась на Саше и прибывших с ним людях:

– Для вас приготовлены комнаты наверху, Александр. Я так понимаю, это и есть ваша невеста?

Рыбий взгляд скользнул по Женьке без всякого любопытства. Скорее всего, Габитовна подсчитывала в уме, во сколько обойдется «Приятному знакомству» лишний рот.

Лишние рты.

– Ола! – Женька без всякого стеснения рассмеялась и помахала Габитовне рукой. – Комо эстас?[11]

Никак не отреагировав на Женькины реплики и телодвижения, чертова кукла Карина процедила сквозь зубы:

– Вы не написали, что она испанка.

– Это что-то меняет?

– Ничего. Но в нашем доме приветствуется ясность.

«В нашем», вот как! Кем возомнила себя эта женщина и кем на самом деле является? Саша был оторван от семьи десять лет; не исключено, что ее состав изменился. Но не настолько же!..

– Давайте попытаемся… расставить точки над «и». Эухения, моя невеста. Наверное, всем будет проще звать ее Евгенией.

– Испанский вариант тоже не представляет никакой сложности, – отстраненно заметила Карина Габитовна.

– Хорошо. – Саша почувствовал, как в нем закипает ярость. – Эухения, моя невеста. И Хавьер. Наш друг.

До сих пор Хавьер Дельгадо никак не проявил себя. Всю дорогу он благополучно проспал и проснулся лишь тогда, когда они, ведомые Михалычем, въехали на территорию поместья. Хавьер не успел толком познакомиться с дурацким парнем и русской la ventisca[12], зато теперь ему предстояло увидеть все остальное.

Всех остальных.

Саша нисколько не сомневался, что все пройдет по накатанной схеме, а значит – как нельзя лучше. Хавьер Дельгадо очарует его семью, несмотря на языковый барьер. Конечно, он здесь – не потому, чтобы помочь Саше справиться с ситуацией. Вернее, не только поэтому…

– Ола, гвапа![13]

Безукоризненный красавчик Хавьер сделал шаг в сторону Карины Габитовны, целясь в нее своей фирменной улыбкой. Эта улыбка покоряла целые континенты, приручала волны и ветер, разбивала одни сердца и давала надежду другим, она никого не оставляла равнодушным. Но тут что-то не сработало – впервые на Сашиной памяти.

Карина лишь мельком взглянула на Хавьера Дельгадо и снова обратилась к Саше:

– Идемте, я провожу вас. Комнаты на третьем этаже.

– Я хотел бы увидеться с матерью.

– Вы увидитесь. В свое время, – отрезала чертова кукла.

Мьерда.

Именно это слово должна была произнести сейчас экспансивная Женька. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Твоя мать – дерьмо, Алекс. И люди, которые ее окружают, слеплены из той же субстанции. И сама история… От нее ощутимо попахивает дерьмецом, и зачем только ты втянул меня во все это? А заодно и Хавьера. Понятно, что к нему-то как раз ничего и не прилипнет, он так и останется стоять среди потоков вонючей жижи – ослепительный и прекрасный, как всегда. Весь в белом – истинный яхтсмен, истинный конкистадор. И всё же, всё же…

Прости меня, Женька.

Но Женька молчала. Переводила взгляд с Саши на Карину Габитовну, улыбалась (как и положено жительнице Европы, ни бельмеса не понимающей в русской жизни) – и молчала.

– Хорошо, – сдался Саша. – Идемте.

Он поправил рюкзак на плече и подхватил Женькин чемодан. И даже, понукаемый холодным взглядом Габитовны, успел сделать пару шагов к лестнице, когда случилось непредвиденное. Живой маленький клубок проскользнул у него между ног, едва не запутавшись в них, – и стрелой промчался в сторону лестницы.

Дурацкий парень!

Каким-то образом Мандарин освободился от опеки Лисьего Хвоста и взлетел по ступенькам, чтобы через несколько секунд скрыться из вида где-то наверху.

– Ах ты чёрт! – с досадой воскликнул Лисий Хвост. – Мандарин! Вот паршивец!..

– Что это? – Левая бровь Карины дернулась и наползла на лоб. – Что это такое?

– Кот, – засмеялся Саша. – Наш маленький друг… кот.

– Ваш?

– Я понимаю… Кот тоже не оговаривался.

– Так это ваше… животное?

Саша едва удержался, чтобы не сказать «да» – не только в пику цепной собаке матери (и где только она рекрутирует такие малосимпатичные личности?). За то недолгое время, что они провели вместе, дурацкий парень покорил Сашино сердце.

– Моё, – громко сглотнув, подал голос Лисий Хвост. – Животное – моё.

– Животные в нашем доме не приветствуются.

Вот как. Животные не приветствуются, но приветствуется ясность. Не так уж сложно понять, что подразумевается под «ясностью» в квадратно-гнездовом сознании Карины Габитовны: ледяная пустыня всеобщего порядка. Ни пылинки, ни соринки, ни волоска – что уж говорить о кошачьей шерсти? И тем более о чувствах – живых и искренних. Эти – выметаются прежде всего. Недрогнувшей рукой, как дохлые насекомые, как трупики замерзших птиц. Проклятая сука! Котоненавистница!