— Этого и не требуется, — улыбалась она его наивности. — Надо только иметь опытную, преданную секретаршу.

Линяев ее имел. Даже самый дотошный и информированный проситель (если только у него самого не существовал подобный вариант секретарши) не догадывался об обмане. Абонент или посетитель не мог даже заподозрить, что начальник отдела, который «только что уехал», или «находился на совещании», или «еще не вернулся из главка», на самом деле в это время спокойно сидит у себя в кабинете, работая над текущими материалами и отвечая на звонки нужных людей. Опытной секретарше надо было только сказать: «Деточка, не соединяйте, пожалуйста, с товарищем В., что-нибудь уж придумайте сами», — и показать, что, мол, дел сегодня под завязку, и все срабатывало как надо. Иногда такой шеф даже не считал нужным оправдываться занятостью, он говорил ей прямо: «Этот человек мне не нужен». Или: «Никогда, ни при какой погоде меня для него нет». И все! Секретарша находила множество способов, как это устроить своему шефу, то есть сообразно обстоятельствам, обласкать, запудрить мозги, выкрутиться или резко отбрить такого просителя. Иначе бы она долго не удержалась в своей должности. Так, поддержанный верным работником, который искренне считал, что эта фильтрация звонков и посетителей высвобождает большого, занятого человека для выполнения самых необходимых, главнейших дел, Линяев почти не сталкивался с людьми, которые могли ему испортить настроение, пожаловаться на что-то, попросить о чем-то, что он не хотел или не мог выполнить. Не осознавая того, он и ему подобные держали круговую оборону против множества людей, думавших о благе общества, но не умевших распознать зло в столь респектабельной форме. Линяев знал психологию своего небольшого круга, действовал, исходя из нее, многие годы, не задумываясь, пригодятся ли ему эти навыки, окажись он в роли собственного просителя.

— А ты бы хотела быть такой, как папочка? — как-то заикнулся Митин после очередного полувосхищенного-полуиронического рассказа Насти.

— Я — девчонка, — зажмурилась Настя. — У меня все другое. Зачем мне быть как он. Я хочу быть как я.

Да, думал Митин, Настька не такая.

В ней тоже были размах, щедрость, ум, но она и вправду была прежде всего женщиной. Митину казалось, никто так не любит его и не любил, как эта девушка. Ни Любка Стручок — безумное увлечение в седьмом классе, ни Ламара. У Насти был какой-то стихийный, вдохновенный талант самоотдачи, подобного которому он никогда не встречал ни у кого. В те дни стоило им остаться вдвоем, как начинался этот дурман, погруженность в небытие и безумие, он забывал, что где-то существуют годовалая Люба, названная в честь первой любви Матвея, Ламара, — как мог он забыть их столь поспешно, предательски?! И отчего в какой-то момент, еще до Насти, жена стала неинтересной, показалась однообразно будничной, скучной? Особенно в дни беременности и после родов, когда прервала занятия в институте, перестала следить за собой. Митин, легко раздражался от устало-подозрительного вида жены, ему в нагрузку были ее оладьи с медом, заботы о его режиме, советы, чтоб не опоздал, застегнулся, не заболел, — все это его почему-то только отталкивало. Да, он иногда терзался, вспоминая оставленный дом, но все это отлетало, все он забывал, когда появлялась Настя, за счастье видеть ее он готов был умереть.

Так он чувствовал их любовь — так ошибался.

Помнится, было еще дело с какими-то подарками, которые «папочка» то ли брал, то ли давал кому-то. Сплетничали даже, что существовала в их компании какая-то система оплаты за каждую услугу и будто вообще полагался процент за командировочные, — Митин этому не верил. До него стали доходить разного рода слухи, даже Настины подруги часто намекали, что папочка Линяев с чем-то накрылся. Одни злорадствовали — уж очень высоко себя ставил; другие сочувствовали — раздули дело из ничего, все так поступают, просто нашли козла отпущения; но были и такие, что требовали возмездия: проучили бы нескольких — другим неповадно было бы. Слухи ползли столь упорно, что впервые Митин затревожился. В них была конкретность. И однажды он кинулся со всем этим к Насте. Они говорили довольно долго. Митин горячо выспрашивал ее обо всем, пересказывая ей версии об отце, но Настя, выслушав его, твердо возразила: «Абсурд! Он этим никогда не занимался». Митин не отставал: «Может, просто в знак признательности… приемник, магнитофон? Может, он ничего не видит такого, а люди норовят сгустить, оклеветать…» Настя задумалась, что-то прикидывая, на лбу обозначились две резкие продольные линии. «Во всяком случае, если он это делает, значит, в этом нет ничего преступного, значит, все так делают. — Она грызла кончик сигареты. — Уверена, папочка на беззаконие не пойдет, слишком брезглив».

В последующие встречи Настя недовольно хмурилась, была с ним холодна. Митин решил, что напрасно пересказал ей слухи об отце. Больше они не возвращались к этому, отношения восстановились, но червь сомнения уже закрался в душу Митина. Пусть даже есть крупица правды в этих сплетнях, терзался он, а Настька при чем? Никогда она ничем не пользовалась по отцовскому блату, ничего она не клянчила, интересы ее сводились к покупке нот, книг, пластинок. Ему тогда не приходило в голову, что ей и не о чем было просить, она и так ни в чем себе не отказывала. Подарок к ее дню рождения был для Митина проблемой.

Со временем, наблюдая Настино равнодушие к вещам, отсутствие в семье Линяевых суеты по части приобретательства и накопительства, Митин пришел к окончательному выводу, что история с подарками, использованием служебного положения была «липой», тем более что никакого следа на служебном положении Линяева эта история не оставила. Была лишь легкая перемена для Митина в том, что мать Насти, раньше не замечавшая его вовсе (казалось, последняя, кто узнает о свадьбе своей дочери), теперь недовольно отворачивалась при его появлении, показывая, что его приход некстати. Впрочем, контакта с Линяевой у него не возникало никогда.

…Митин взглянул в окно, увидел уже вблизи очертания Дернограда, вдоль дороги еще бежали стволы деревьев, коттеджи, вот мелькнул мостик через речушку, замелькали блочные дома новой кладки, строительные краны, кресты телевизионных антенн. Обживался город.

Но, увы, Ширяева в Дернограде Митин не застал. Надо было договориться, выругал он себя. Помедлив в лаборатории, он вынужден был ограничиться записочкой. «Как вы полагаете, — писал Митин, — даст ли что-нибудь ваше лечение после подобной операции? Когда им можно будет воспользоваться? Позвоню завтра утром, время не терпит». Вышло куцо, но подробнее на бумаге не объяснишь, он спешил — последний автобус на Москву уходил через полчаса.

В теплом автобусе Митин чуть отдохнул, его мерно покачивало из стороны в